Читать интересную книгу Престиж - Кристофер Прист

Пишу об этом без тени смущения. Тайны – это хлеб иллюзиониста, и я считал делом чести выяснить, как исполняется эта иллюзия. Если ради этого придется пойти на унижения, на открытое признание превосходства Энджера – так тому и быть.

Однако судьба распорядилась иначе. После затянувшихся рождественских праздников Энджер в конце января отправился на гастроли в Америку, оставив меня терзаться от досады.

В апреле, через неделю после его возвращения (о котором даже писала «Тайме»), я отправился к нему домой, в сторону Хайгейт-Филдс, с твердым намерением заключить мир, но из этого ничего не вышло. Его дом, большой, но в меру скромный, сжатый с боков двумя другими, был заперт и наглухо закрыт ставнями. Расспросив соседей, я понял, что о хозяевах им ничего не известно. По-видимому, Энджер старательно прятал свою жизнь от посторонних глаз – так же, как и я.

Разыскав его агента, Хескета Анвина, я опять потерпел неудачу. Анвин обещал передать Энджеру из рук в руки записку с просьбой безотлагательно со мною связаться, но ответа не последовало.

Тогда я, уже без посредников, отправил Энджеру письмо с предложением забыть вражду и старые обиды и выразил готовность принести ему извинения в любой приемлемой для него форме или же каким-то иным способом содействовать нашему примирению.

Он не ответил, и тут я наконец осознал, что надо действовать другими методами.

Желая наказать его за упрямство, я, увы, преступил черту.

Глава 13

В двадцатых числах мая поезд увез меня в Лоустофт, рыболовецкий порт и курортный городок в графстве Суффолк, где у Энджера был недельный ангажемент. Я отправился туда из Лондона с единственной целью – пробраться за кулисы и вызнать секрет его номера.

Как правило, доступ в служебные помещения театра ограничен; за этим следит персонал, специально нанятый дирекцией, но любой, кто не чужд театрального мира или знаком с определенной сценой, всегда найдет способ проникнуть внутрь. Энджер давал представления в театре «Павильон», внушительном и хорошо оборудованном здании на морской набережной, где мне и самому доводилось выступать в прошлые годы. Я не предвидел никаких затруднений.

Но не тут-то было. О том, чтобы пройти через актерский подъезд, не могло быть и речи: у дверей, на самом видном месте, висело рукописное объявление, которое гласило, что впуск посетителей осуществляется через проходную, причем только по предварительной записи и при наличии пропуска. Чтобы не привлекать внимания, пришлось ретироваться без лишнего шума.

Не повезло мне и на складе декораций. Как уже было сказано, у сведущего человека есть немало способов проникнуть за сцену, но Энджер, как я вскоре убедился, принял все меры предосторожности.

В дальнем углу одного из цехов мне попался паренек-рабочий, который возился с задником какой-то декорации. Моя визитная карточка вызвала у него вполне уважительное отношение. Перекинувшись с ним парой общих фраз, я перешел к делу:

– Очень бы хотелось посмотреть это представление вблизи.

– Нам и самим страсть как охота!

– Может, как-нибудь проведешь меня за кулисы?

– Нет, сэр, даже не надейтесь; да и без толку это. Главный-то наш, который эту неделю выступает, взял да и поставил загородку. Ничего не видать, ей-богу!

– И что ты по этому поводу скажешь?

– Мое дело маленькое, а за работу он меня отблагодарил…

Я опять остался ни с чем. Возводить вокруг сцены коробку – это крайняя мера, на которую идут отдельные фокусники, боясь, как бы машинисты сцены и рабочие постановочных цехов не прознали их секреты. У обслуживающего персонала это, как правило, вызывает досаду и заметно усложняет отношения артиста с теми, от кого зависит выступление; помочь делу могут только щедрые чаевые. Уже одно то, что Энджер пошел на такой шаг, лишний раз доказывало, как ревностно он хранил свою тайну.

Оставалось только три способа проникнуть в театр, и каждый был сопряжен с трудностями.

Во-первых, можно было пробраться в зрительный зал и оттуда проскользнуть за кулисы через служебный ход в партере. (Но в «Павильоне» все двери, ведущие в зрительный зал из фойе, запирались на ключ, а служители неусыпно следили за каждым посторонним.)

Во-вторых, можно было попробовать наняться в театр на временную работу. (Но в течение той недели вакансий не предвиделось.)

В-третьих, можно было прийти на представление, смешаться с толпой и попробовать каким-то образом подняться на сцену. Поскольку другие варианты отпали, я пошел в кассу и взял по одному билету в партер на те дни, которые еще были доступны. (Кроме всего прочего, меня страшно уязвило, что на выступлениях Энджера почти всегда был аншлаг, что желающие записывались в очередь, надеясь на возврат билетов, и что в кассе, конечно же, оставались только самые дорогие места.)

На втором представлении, которое я посетил, у меня оказалось кресло в первом ряду. Вскоре после выхода на сцену Энджер скользнул по мне взглядом, но я искусно замаскировался и был уверен, что ему меня не узнать. Как свидетельствовал мой опыт, чутье артиста нередко подсказывает, кто из зрителей вызовется быть добровольным ассистентом, поэтому фокусники исподволь разглядывают публику в первых рядах партера. Когда Энджер приступил к стандартным карточным фокусам и обратился к помощи зада, я поднялся со своего места, изобразив неуверенность, – и, конечно же, был приглашен на сцену. Подойдя к Энджеру, я сразу ощутил, как он нервничает; пока мы демонстрировали занимательный процесс угадывания и нахождения спрятанных карт, он едва удостоил меня взгляда. Я честно отработал свою роль; в мои планы не входило срывать его представление.

Как только эта часть программы завершилась, сзади подбежала девушка-ассистентка, которая вежливо, но твердо взяла меня под руку и повела в сторону кулис. В прошлый раз доброволец сам спустился по боковому пандусу, тогда как ассистентка поспешила возвратиться на середину сцены, так как была занята в следующем номере.

Памятуя об этом, я не мог упустить такой случай. Не дожидаясь, пока умолкнут аплодисменты, я сказал ей с простонародным говорком:

– Не трудись, голубушка. Дальше я сам.

Она с благодарной улыбкой похлопала меня по руке и вернулась к Энджеру. В этот момент он как раз выдвигал столик для реквизита; овация стихла. Ни фокусник, ни его ассистентка не посмотрели в мою сторону. Взгляды зрителей были прикованы к Энджеру.

Я сделал шаг назад и скользнул в кулису. Там пришлось протискиваться в узкую щель под откидным клапаном из тяжелого брезента, обтягивающего сцену-коробку.

Выросший как из-под земли рабочий преградил мне путь.

– Постойте, сэр, – сказал он в полный голос. – За кулисы нельзя.

В нескольких метрах от меня Энджер приступил к исполнению очередного номера. Начни я препираться, он бы сразу это услышал и догадался, что дело неладно. Вдохновленный первой удачей, я сорвал с головы шляпу и парик, в которых явился на представление.

– Так задумано, болван! – вполголоса отрезал я, переходя при этом на свою обычную манеру речи. – Прочь с дороги!

Рабочий в замешательстве пробормотал извинение и отступил. Я проскочил мимо него. Меня давно мучил вопрос, где следует искать ключ к разгадке. Поскольку сцена была обнесена загородкой, мне подумалось, что интересующие меня предметы находятся уровнем ниже. Пройдя по небольшому коридору, я оказался у лестницы, ведущей в трюм под сценой.

Наряду со складом оборудования и колосниками, трюм представляет собой средоточие технического оснащения театра; здесь я увидел несколько люков и подъемно-опускных площадок, а также лебедки, приводящие в движение декорации. В разобранном виде тут хранилось несколько больших задников – видимо, для будущего спектакля. Я торопливо ступил в проход между какими-то механизмами. Когда в театре идет драматическая постановка, требующая частой смены картин и декораций, в трюме снуют машинисты сцены; что же касается эстрадного иллюзиона, тут все необходимое обеспечивает сам фокусник, а его технические требования, как правило, касаются только занавеса и освещения. Поэтому я ничуть не удивился, а лишь испытал облегчение от того, что под сценой не было ни души.

В дальнем конце трюма я нашел то, что искал, но не сразу это понял. Мне на глаза попадись два больших, крепко сколоченных контейнера с множеством скоб для переноски и кантовки; на каждом читалась отчетливая надпись: «Великий Дантон. Личное имущество». Рядом высился громоздкий трансформатор неизвестного мне образца. В моем собственном иллюзионе подобное устройство приводило в действие «электрическую скамью», но размерами оно было куда скромнее и не отличалось особой сложностью. От трансформатора, принадлежавшего Дантону, веяло необузданной мощью. Вблизи чувствовалось исходившее от него тепло, а откуда-то из его недр доносился низкий гул.

Я нагнулся, чтобы определить принцип его действия. Над головой раздавались шаги Энджера и звучал его громкий, хорошо поставленный голос. Нетрудно было представить, как он расхаживает по сцене и вещает о чудесах науки.