Читать интересную книгу Очарованная вальсом - Барбара Картленд

Когда они доехали до дома и уже поднимались по ступенькам крыльца, баронесса чуть слышно промолвила:

— Ты такая юная… слишком юная для подобных игр!

Ванда не вполне поняла ее. Она как в тумане пожелала доброй ночи хозяйке и позвала служанку, чтобы та помогла ей раздеться. Оставшись в спальне одна, она прикоснулась пальцами к своим губам, пробуждая воспоминания, которые переполняли, тревожили ее память.

Он целовал ее! Ах, как он ее целовал! Ванда до сих пор ощущала на губах вкус этих поцелуев. Время тогда словно остановилось. Ванда не знала, как долго он ее обнимал, как долго лежала на его плече ее голова. Казалось, душа ее в те минуты отделилась от тела, унеслась в небеса, упиваясь счастьем, забыв обо всем на свете.

Теперь, когда Ванда осталась одна в незнакомой комнате, охвативший ее восторг постепенно стал испаряться. К ней медленно возвращалась реальность. Он император, он русский царь! Разве может она позволить себе думать о нем как о простом, обычном мужчине? У него есть жена и любовница. Нужно было сойти с ума, чтобы допустить с ним такие вольности!

Настроение Ванды резко упало. Она сердито потеребила губы, словно желая стереть с них следы поцелуя. Ей приказали танцевать с Александром! Познакомиться с ним поближе. Она согласилась на это с мыслью о том, что защищает родную Австрию. Однако никто не вызвался защитить ее сердце…

Баронесса права. Она слишком молода и неопытна для таких дел. Она дала волю чувствам, позволила им взять верх над рассудком. Она знает, чего хочет от нее князь Меттерних, и должна думать только об этом.

С сердцем задув свечу, будто поставила точку, Ванда улеглась на огромной кровати, натянув одеяло до подбородка.

В темноте она вспоминала, как обещала князю Меттерниху отдать, если будет необходимо, жизнь за свою страну… Вот о чем надо думать, в который раз сказала она себе.

Но не могла отогнать видение: глаза в прорезях маски и губы, прикосновение которых обжигало сейчас все ее тело жгучим огнем…

Глава пятая

Проснувшись с ощущением, что он все еще грезит, первое, что увидел Ричард, был веер. Откуда веер? Почему веер? Зачем? Но глаза постепенно начали узнавать предметы, и он действительно увидел лежащий на туалетном столике у кровати веер. Ванда… маргаритка… жемчужина…

Ричард мог рассмотреть только сломанную перламутровую ручку дамской безделицы, тускло поблескивающей в свете проникшего сквозь оконные занавески одинокого бледно-желтого луча декабрьского солнца. Ночью, откинув тяжелые парчовые занавески и подняв ставни, Ричард долго стоял, глядя в усыпанное звездами небо, слушая слабую, несущуюся откуда-то издалека музыку.

Ванда назвала тот их вальс чарующим. Сейчас Ричарду казался чарующим весь вчерашний вечер. Могла ли девушка, которую он случайно встретил на маскараде в Хофбурге, быть столь для него привлекательной? Почему она так захватила его чувства и мысли?

Всю жизнь Ричард гонялся за женщинами, но, добившись успеха, каждый раз испытывал разочарование. Если женщины были красивы, они оказывались невыносимо скучными. Если они были умными, то оказывались неискренними или холодными — всякий раз находилось что-то, какая-то важная мелочь, отталкивавшая его от очередной пассии.

Но с этой удивительной девушкой все было иначе. Ни одной нарушающей гармонию нотки не почувствовал Ричард за те часы, что они пробыли вместе. Какой естественной была ее радость, каким непринужденным был ее смех! А какое у нее было лицо, когда она рассказывала про маргаритку…

Среди юных лондонских модниц непременно следовало выглядеть пресыщенным жизнью, а денди, с кем Ричард был на короткой ноге, считали модным зевать во время любого зрелища и клялись, что даже самые красивые женщины наводят на них одну лишь тоску и скуку. В значительной степени это, разумеется, было притворством, но того требовала мода — а пойдешь ли против нее? — и потому Ричард, можно сказать, взрастал среди апатичных стонов и унылых физиономий.

Здесь, в Австрии, все было не так. Иностранки оказались куда как ветренее и в большинстве случаев были намного интереснее англичанок. Большую часть прожитых в Вене недель Ричард провел с нервной, капризной, экзальтированной Екатериной.

Ему было с ней хорошо — отрицать это нелепо. Но какой бы горячей и щедрой на ласки любовницей она ни была, роман их оставался очередной любовной интрижкой.

То, что пережил Ричард минувшим вечером, было настолько иным, не похожим на все предыдущее, что сейчас, в неярком утреннем свете, ему оставалось только гадать, не привиделось ли ему все: их танец, побег с маскарада, беседа, поцелуй в карете…

Он позвонил в колокольчик, однако ему пришлось подождать, пока Гарри соизволит явиться в спальню.

— Что так рано встали сегодня, а, командир? — весело спросил слуга.

— Который час? — осведомился Ричард.

— Около половины одиннадцатого, а я, когда разговаривал с горничной, я прямо так ей и сказал: вот увидишь, говорю, мой командир продерет свои зенки не раньше полудня, чтоб мне уродиться голландцем!

И Гарри принялся приводить в порядок одежду, которую Ричард ночью небрежно бросил на кресло.

— Судя по всему, вчера вы вернулись трезвым как судья, командир, — добавил он.

— Довольно, Гарри! — попросил Ричард. — Не понимаю, почему я до сих пор терплю тебя.

— Я принесу воды для бритья, — ухмыльнулся Гарри. — Их высокая светлость ожидает вас к завтраку, так что вам нужно выглядеть в лучшем виде, командир.

Гарри вышел за дверь, и Ричард услышал, как он насвистывает, идя по коридору. Ричард хотел нахмуриться, но вместо этого улыбнулся. Бороться с Гарри не имело смысла. Он был, мягко говоря, не совсем обычным слугой, и с этим ничего поделать было нельзя. Их связывали годы совместного успеха в общем и трудном деле и долгие месяцы горького разочарования.

К Ричарду он попал вначале как грум. Это случилось однажды в то недолгое время, когда у Ричарда была своя конюшня, полная лошадей, и полдюжины конюхов. Его лошади побеждали на скачках, а скачки были престижным занятием. Надо ли говорить, что оно безумно увлекало Ричарда Мелтона. Его вдохновляла мысль, что такие же состязания притягивали к себе людей еще в древности, ему нравилось быть причастным к такой давней истории. Да! Лошадиные скачки проводились еще в Древней Греции и Индии, и именно лошадиные бега были главной программой Олимпийских игр — греки соревновались на колесницах, запряженных четверкой лошадей. Победителей чествовали, как настоящих героев, и среди таковых в Древнем Риме были и императоры — Нерон, Домициан, Калигула.