У меня отлегло от сердца. Действительно, если бы он сердился, Ксения не стала бы меня окликать: при всём её уме и шарме Ксения слушалась Мартина как хорошо выдрессированная овчарка.
Может быть, робко подумала я, всё ещё можно исправить? То, что произошло две недели назад, — нелепица, бред, какое-то идиотское стечение обстоятельств… Неправда, что у нас нет времени. Мне просто нужна помощь родителей, и скоро всё разрешится.
От этих мыслей меня отвлекла Аня, заглянувшая в один из пакетов.
— О! Барашек затарился шампанским! — весело воскликнула она. — А закусывать будет шпротами — мадемуазель знает толк в извращениях! По какому случаю шикуем?
Мне ничего не оставалось делать, как признаться, что у меня день рождения.
— Вау! — завопили все, даже обычно молчаливая Люда.
— И сколько нам стукнуло?
— Восемнадцать.
Все снова закричали «Вау!», и я, смущаясь, поспешила добавить:
— Но я не праздную. Только чуть-чуть шампанского — вечером, дома.
Теперь раздалось дружное «Фу-у-у!»
— Ты сошла с ума, — прокомментировала мой лепет Ксения. — Встречать восемнадцать лет в одиночестве — как это глупо и бессмысленно!
Я хотела было возразить, что вовсе и не в одиночестве, но смолчала. Ни у кого из них не было фамильяра, вряд ли они смогли бы понять, как нам со Снежинкой хорошо вместе.
— Эх, где мои восемнадцать… — мечтательно протянула Аня, будто была глубокой старушенцией. Затем она окинула меня внимательным взглядом и с возмущением произнесла: — Нет, вы только посмотрите на неё! Наверняка она и вечером будет в таком же виде.
— А в каком таком виде?.. — пробормотала я. — Нормальный такой вид… Майка, джинсы — всё почти новое… И чистое.
— И снова эти тапочки! — скривившись, сказала Ксения. — Барашек! Я ненавижу твои тапочки!
Дались им всем мои тапочки, подумала я, вспомнив, что и Снежинка говорила мне то же самое.
Люда вдруг сказала:
— Ксюнь, ну сделай из Барашка человека, ты же можешь!
Все оценивающе посмотрели на меня. Мартин тоже посмотрел, и под его длинным взглядом я почувствовала себя как на раскалённой сковородке.
— Сегодня вечером Данимира должна быть самой красивой, — негромко произнёс Мартин, и Ксения сразу же задумчиво прищурилась, как она обычно делала перед тем, как произвести какой-нибудь особо замысловатый колдовской пас.
Я испугалась. В воображении немедленно нарисовалась живая картина, как на меня накидывают магическую вуаль, такую же яркую, как у Гели, и превращают в раскрашенную куклу.
— Я не хочу вуаль, — поспешила сообщить я. — Не надо, мне и так нормально!
Ангелина взглянула на меня с холодком, будто прочла мои мысли, а остальные ведьмы засмеялись.
Ксения, усмехаясь, обронила:
— Не дрожи, Барашек, обойдёмся без вуали. Пойдёшь с нами, и сегодняшним вечером будешь самая красивая.
Как захотел повелитель, мысленно продолжила я. Иногда рабское подчинение Ксении начинало вызывать во мне ощутимое раздражение. Как будто она предложила Мартину свою идеальную внешность, свой яркий ум и, обнаружив, что ничего этого ему не надо, пыталась теперь привязать его к себе другими узами — жалкими, но липкими узами, которыми послушный раб привязывает к себе тщеславного господина.
Я пыталась убедить себя в том, что мне просто обидно за Ксению, умницу и красавицу, но в глубине души я знала, что это раздражение ни что иное, как ревность. И Мартин, и Ксения неоднократно и как бы невзначай пытались донести до меня мысль, что между ними нет ничего плотского, но моя тёмная сторона неизменно лелеяла подозрение, что их связывает нечто большее, чем дружба.
Мартин молча отобрал у меня пакеты, чтобы уложить всё в свой рюкзак. Когда он коснулся меня рукой, я напряглась, подсознательно ожидая электрического разряда, но ничего не произошло. Прикосновение как прикосновение. Тёплое, сухое и, надо сказать, снова приятное. От этого чувствования мысли в голове пошли карусельным кругом. Ксюша и компания могли затащить меня хоть в ад — я думала о другом.
Тем временем Ксения и Анна подхватили меня под руки и повлекли за собой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мы пролетели пол-Невского (по дороге ведьмы выспрашивали меня о каких-то пустяках, я так же пустячно отвечала), свернули на другую улицу, и потом свернули ещё пару раз. В конце концов наш ход замедлился у некоего угрюмого с виду палаццо. Его первый этаж был облицован серыми, грубо обтёсанными камнями, а гранитные ступени вели к высоким дверям. Двери эти выглядели чудно: глубоко утопленные в тело здания, они были совершенно неприметны со стороны. Но при внимательном осмотре они оказались воплощением респектабельной классики — тяжёлые, дубовые, цвета старого янтаря, потемневшие от времени и петербургской непогоды. Витражная расстекловка была строга и в то же время изящна, массивные бронзовые ручки изображали бойких саламандр, навсегда застывших в стремлении вскарабкаться по вертикали. За стеклом маячила фигура — некто в фуражке и форме, похожей на адмиральскую.
На гладком фризе над дверьми блеснули тусклым золотом буквы: «Торговая галерея «Элизиум».
Честно говоря, я была немного разочарованна.
Магазин?..
Таинственное путешествие заканчивается в магазине?
Я только что была в одном из самых красивых магазинов города, меня трудно будет чем-либо удивить, да и вообще я не испытывала особой приязни к подобному времяпровождению. Дома, в Оленегорске, я заказывала одежду через Интернет, а раз в год мама брала меня с собой в Милан. Там, в центре города, в небольшом живописном переулке, в кривом домишке с облупившимися стенами уже лет триста располагалась «Модная лавка Боттичелли», владельцем которой был мамин знакомый гном. В лавке нас проводили в затемнённую демонстрационную комнату, усаживали в мягкие кресла, приносили чай или кока-колу со льдом, и пирожные для меня. Затем длиннобородый сеньор Боттичелли щёлкал пальцами, в центре комнаты возникала подсвеченная область, в которой и появлялись всевозможные наряды, вернее, их проекции. Магическое искусство хозяина лавки было столь велико, что любую вещь можно было взять в руки и даже померить. Мама выбирала понравившуюся ей одежду — как правило, скромно выглядящую, но безукоризненного покроя, а через пару недель в Оленегорск приходила посылка, в которой находились эти вещи, теперь уже в материальном воплощении.
Однажды и я соблазнилась хорошенькими туфельками — бледно-розовыми, расшитыми бисерными звёздочками, с маленькими жемчужными кисточками и с маленькими хрустальными каблучками. Под конец просмотра, когда мама уже всё выбрала, они внезапно возникли в столбе света и медленно закружились, показывая себя со всех сторон. Вид у них был совсем сказочный и совсем непрактичный.
— Мама, это же бальные туфельки принцессы! — сказала я, задрожав от восторга. — Я знаю, что в Оленегорске их носить негде, но можно мы их купим просто так? Я буду иногда доставать их из шкафа и ходить по дому. На Новый год или восьмого марта.
Сеньор Боттичелли поспешно выступил вперёд и объяснил, прижав руку к груди, что это не продаётся, это подарок для дочери его постоянной клиентки, и на туфельки принцессы наложено заклинание «всегда впору».
Мама подарок приняла, но почему-то с сердитым видом. Она отозвала хозяина в сторону и что-то ему выговаривала несколько минут. Сеньор Боттичелли пожимал плечами с независимым видом, и было видно, что он с мамой не согласен.
Тем не менее подарок был принят, и чудесные туфельки отправились в Оленегорск. И почему я оставила их в Оленегорске? Надо будет забрать из дома и продемонстрировать всем, кто недоволен моими тапочками. Вот надену первого сентября в институт, пусть все умрут от зависти… И вообще, скептически продолжала думать я, раз уж речь пойдёт всего-навсего об одежде… Неподалёку от того места, где мы встретились, располагался старый добрый «Гостиный Двор». Мы с мамой не являлись любительницами шопинга, но однажды зашли туда, как пони пробежали несколько раз по кругу и, как мне помнится, нашли то, что искали. Нам вовсе незачем было отправляться в поход — всё равно везде продаётся одно и то же.