Читать интересную книгу Без мужика - Евгения Кононенко

— И где ты теперь будешь упражняться в своих философствованиях? Все польется на голову твоей несчастной семье?

Борисенко начертал рукой в воздухе лемнискату Бернулли:

— На чем зиждется твоя позиция квалифицировать мою семью как несчастную? Этот твой первобытно-общинный подход, основанный на культе отца и деда, может быть признан как…

Дискуссия Фещенка и Борисенка могла длиться сколь угодно долго. До появления бульдозеристов. Если б не Лялька, у которой была феноменальная способность всех расставлять по своим местам.

— Борюся, иди порежь сыр. А ты, Феся, открой консервы. А ты, Пивник, вставай чистить картошку. Еще напоешься сегодня.

Пришел Рижанский. Дверь была незаперта, но он все равно вызвонил начало пятой симфонии Бетховена, чтобы всем стало ясно — это он пришел!

— Парижанский! — Лялька бросилась ему на шею. Рижанский был роковым красавцем. Седина сделала еще более живописными его кудри.

— Подожди, Ляля, я поприветствую Романа. — Рижанский пожал Роману руку. — Пусть там будет лучше, чем здесь, — и протянул помпезный альбом «Перестили и балюстрады в советской архитектуре».

Пожелание прозвучало фальшиво. Там не может быть лучше, чем здесь. Нигде не может быть лучше. Все почувствовали эту фальшь, но пока делают вид, будто ничего не происходит.

— Так… Роман, скатерть ты уже расстелил… Феся, неси закуски… Борюся, расставляй тарелки.

— А как насчет лакун?

— Ла… что?

— Это он о тех, что еще не пришли, — объяснил Фещенко.

— Ну, лакуна Вася-Сократ придет. Я ему должна пятьдесят рублей. А лакуна Милочка…

— И Милочка придет, — отозвался Рижанский.

— Значит, расставляй на всех.

— Ви тич хау ту тич. — Это ввалился Вася-Сократ.

— Вася, мой руки, режь хлеб, — велела Лялька.

Вася положил перед Романом книгу «Бухгалтерский учет на предприятиях агротехнического строительства», книгу, которая почему-то показалась Васе-Сократу умной, громко крикнул «Служу Советскому Союзу!» и пошел резать хлеб.

Последней прибежала Милочка, растрепанная и запыхавшаяся.

— Все уже здесь? Что помочь?

— Ты всегда приходишь, когда уже надо садиться есть, а не помогать — если вообще приходишь, — ответила ей Лялька.

Милочка подарила Роману очередной номер «Вестника» своего института, где опять была ее статья. Чтоб все присутствующие еще раз осознали, что она работает головой. Хотя и кормит ребенка грудью. Наконец сели. Первую выпили молча, не чокаясь, словно пили за упокой. Так же молча заработали челюстями.

— Вот она, маргинальность нашей экзистенции, — нарушил безмолвие Борисенко.

— То есть, говоря человеческим языком, каюк компании, — заметил Фещенко.

Обычай разводить философские диспуты у нас учредила Лялька. Когда Милочка преподнесла Роману свой автореферат, роскошная Лялька, не потянувшая, однако, Института культуры, решила переплюнуть парвенючку. Она, то есть Лялька, где-то слышала, что наимудрейшая в мире наука — философия, а не колоидная химия, и в следующую нашу встречу притащила Роману в подарок «Историю античной философии», которую купила в букинистическом за 76 копеек.

— Сильная книга, — оценил Борисенко и начал что-то вещать про гомсомерии Анаксагора и их влияние на нашу ментальность. Фещенко заметил, что нужно работать без всякой ментальности, а Вася-Сократ похвалился, что у него есть шеститомник Сократа, Мюнхенское издание.

— Шеститомник? Мюнхенское издание? Тебе повезло.

С тех пор Борисенко и Фещенко — в этом они были заодно — каждый раз просили продемонстрировать хотя бы первый том. Пока Вася-Сократ не заявился в клеенчатом пиджаке цвета молоденькой травки, сказав, что пиджак этот кожаный и куплен на деньги, вырученные за достославный шеститомник…

— Если бы это не было с точки зрения маргинальности, но поле когитивности тут очень сильное. Здесь, наверное, проходят силовые линии космической когитивности, — изрекла Милочка.

— Милочка заболела философозом, — искренне удивился Фещенко, — будем надеяться, что процесс пока обратим.

Хоть Фещенко и считал, что место женщины возле плиты и хозяйства, но уважал Милочку как человека, который работает, а не философствует. Люди, пораженные философозом, провозглашал он, не могут быть полезны обществу, так как ищут не настоящую работу — а лишь тихие болота. Типа НИИ проблем городского цветоводства, где трудился — если это можно так назвать — Борисенко, которому Фещенко ставил диагноз: третья стадия филосифилиса. Сам Фещенко работал в акушерском отделении областной больницы. Это была настоящая РАБОТА. Его пациентки — не распущенные горожанки, а истинные труженицы. Одну такую привезли сегодня Фещенку на стол, она скинула после того, как сеятель и хранитель дал ей ногой в живот, а потом сразу опять забеременела и теперь не могла разродиться, тут уже не помогут ни Анаксагор, ни Анаксимандр. Только Фещенко.

— Феся, но все житейские проблемы не решишь с помощью лишь кесарева сечения.

— Конечно. Обычно они решаются более естественным образом.

— Неужели ты не понимаешь, что кроме грубого физиологического мира твоей больницы есть еще другие миры? Не хлебом единым.

— Он это осознает, но на невербальном уровне. Иначе не приходил бы сюда. Но его тянет к нам, в той или иной степени больных философозом.

— Хватит уже вам обо мне. Давайте поговорим о ком-нибудь другом из присутствующих. Мсье Парижанский, как здоровье графини?

Красавец мужчина Рижанский обзавелся семьей последним из нас, если, конечно, не принимать во внимание Милочку. В конце концов, утром, после очень крутой пьянки, состоявшейся в Романовом особняке, после выкриков «меня уже завтра не будет», Рижанский повел под венец очень милую девушку. Но… у девушки было что-то такое, чего Рижанский не хотел бы сообщать честной компании. Да шила в мешке не утаишь, существует прописная истина: чтоб над тобой не смеялись — опереди всех, посмейся над собою сам. Дело в том, что юная мадам Парижанская была родом из Конотопа.

— Моя конотопская графиня… — сказал Парижанский о своей жене.

Но «граф» перешутил или недошутил.

— Кажется, в Конотопе обитают не графини, а совсем иная категория женщин.

— Ведьмак! Конотопский ведьмак! — захохотал Вася-Сократ и тут же похвалился: «Каково я его назвал, а?»

Но в нашем клубе только Вася-Сократ называл вещи своими именами, если, конечно, эти имена знал. Все остальные придерживались того уровня, когда высказываются метафорически. Но вместо благородного «Парижанский» все чаще звучало: граф Конотопский. Рижанский мужественно нес свою ношу.

— Моя супруга еще не вернулась из поместья старой графини, где оздоравливает наследника, — ответил он на вопрос Фещенка.

— В то время как ты с какой-то лахудрой стал частым гостем отеля «де Роман» по улице Кудрявской. Перекрыл кислород нам всем. А несчастный Роман вынужден в который раз смотреть «Неуловимых мстителей» в кинотеатре имени Чапаева, — резал правду в глаза Пивень.

— Неправда. Во-первых, Роман смотрел не «Неуловимых мстителей», а фильм нашей юности «Дикое сердце». Во-вторых, она не лахудра, а архитектор. В-третьих, какое ваше дело? А в-четвертых, зачем выяснять отношения? Давайте лучше выпьем.

— Мы все пребываем на таком уровне отношений, когда их не нужно выяснять. Во всяком случае, на вербальном уровне.

— Борисенко, ты уже употреблял сегодня слово «вербальный». Все уже поняли, что ты его знаешь.

— Онтология бытия! — выкрикнул Вася-Сократ.

Та легкость, с которой Борисенко оперировал загадочной терминологией, вызывала у Васи наибольшую в мире зависть. «Карценома-философоз с метастазами в простату» — выставил ему диагноз Фещенко.

— Масло масляное, — ответил Васе Борисенко. — Экономика экономная.

— И все же вернемся к нашим баранам, то есть к Парижанскому. Парижаня, у тебя такая милая жена и после родов даже не располнела. Зачем же тебе…

— Что ты вмешиваешься в его, как говорит Борюся, экзистенцию? Каждый идет к истине через абсурд и иррациональность своей сущности.

— И вообще, если мужчина ходит налево, это еще не значит, что он не уважает свою жену. Может, просто оберегает ее от чрезмерной эксплуатации? Вот посмотрите на доярку нашего Фещенка…

— А ты что, наивно полагаешь, что Фещенко здесь никогда не бывает?

— Какие же грешники тут собрались…

— Ну почему, Ляля, грешники?

— Во-первых, чья бы корова… а во-вторых, здесь никто никого не убивает, никто не ворует, не лжесвидетельствует, а главное, все чтят маму и папу. А если уж кто когда нарушит седьмую заповедь…

— Верность должна существовать как выражение внутренней свободы, а не потому что есть седьмая заповедь, — высказался Борисенко.

— В жизни все бывает, — вздохнул Фещенко.