href="ch2-215.xhtml#id707" class="a">216. Таким образом, модель «дома» и «gute Policey» были тесно связаны друг с другом. Вот почему цухтгаузы и работные дома также считались важными Policey-учреждениями, главной целью которых было соблюдение норм власти и поддержание хорошего общественного порядка217.
Эта тесная связь с мышлением и действиями «gute Policey» также отражалась в том обстоятельстве, что в основном это были государственные учреждения, поддерживаемые городскими или княжескими правительствами; частные цухтгаузы также существовали в империи, но они встречались значительно реже218. С другой стороны, общим для всех инициатив, будь то публичных или частных, было то, что они казались современникам панацеей, которая решала почти все социальные проблемы того времени: учреждения должны не только обеспечивать надлежащий уход и лечение бедных или больных подданных, но и привлекать к работе нищих и бродяг, наказывать за преступления и другие формы правонарушений219, напоминать нечестивым подданным об их религиозных обязанностях, возвращать непокорную молодежь на путь добродетели и воспитывать детей. Эта многофункциональность кажется трудной для понимания с сегодняшней точки зрения и неоднократно определялась историками как источник «целевых конфликтов и структурных кризисов»220. С другой стороны, для современников – и не только для властей, но и для многих простых подданных, как мы скоро увидим, – разноплановые институциональные механизмы были далеко не диковинными. Потому что, с одной стороны, они были убеждены, что человек должен работать в любой жизненной ситуации, чтобы увериться в Божественной благодати и, следовательно, в вечном душевном спасении221. А с другой стороны, организация учреждений следовала шаблону, основанному на целостных решениях, а не на функциональной дифференциации: социально-интегративной и действующей во всем обществе модели «дома».
2. ЦУХТГАУЗ КАК «ДОМ»
Насколько многофункциональными были цухтгаузы раннего Нового времени, насколько они объединяли различные цели под одной крышей, лучше всего можно проследить по часто разнородным группам заключенных, размещенных в них. Так, в курсаксонском «доме бедных, сирот, смирения и работы» в Вальдхайме, основанном в 1716 году, были выделены три категории: во-первых, это были «подначальные»222, которые понимались как «злые и гнусные грешники», которых следовало «отвратить от их непослушной сущности, наказать пристойно и направить на путь истинный». Под ними подразумевались в основном мелкие преступники, то есть воры, мошенники, прелюбодеи или разбойники, а также странствующие нищие, которых следовало отучить от порока праздности тяжелым трудом. Во-вторых, к ним принадлежали «бедные», под которыми понимались «брошенные, бедные, больные и слабые люди», которые, отлученные от поддержки семьи и общины, зависели от учреждения, которое обеспечивало им «временный приют». Поэтому здесь можно было встретить самых разных нуждающихся, физически или психически больных, старых или обездоленных людей, чьи родственники не могли или не хотели взять на себя заботу или обеспечение. В-третьих, наконец, здесь были дети-сироты без отцов и матерей, которые должны были воспитываться в приюте «к истинному христианству, хорошим порядочным нравам и к прилежному труду»223. Под этим подразумевались, во-первых, дети без родителей, а во-вторых, те, чье воспитание не удалось, поэтому их нередко отдавали в приют члены собственной семьи. В остальном это означало не только людей из нижних и маргинальных слоев общества, но отчасти и членов высших сословий, которых в Вальдхайме называли «уважаемыми» заключенными.
За них иногда выплачивались значительные суммы в качестве «расходных денег», что позволяло им иметь особые привилегии: освобождение от трудовых обязанностей, питание из отдельной кухни, собственные спальные палаты, обслуживающий персонал из других заключенных и т. д. Свои блюда они принимали за столом домоуправа, что было не только символическим обменом за уплаченный кошт, но и знаком взаимного уважения и признания чести как общего социального капитала.
Таким образом, наказание, выработка дисциплины, уход и опека, а также воспитание в благочестии, трудолюбии и нравственности были основными задачами учреждения. Их выполнение при этом не было тесно связано, как в современных тюрьмах, с юридической логикой. Например, то, как долго человек оставался в учреждении, было полностью на усмотрении земельной администрации или правительства Дрездена. В отдельных случаях это могло означать, что кого-то досрочно освободили, потому что он вел себя особенно хорошо; однако чаще всего заключенные оставались в заключении дольше, чем первоначально было указано в приговоре, потому что считалось, что они еще не достойны освобождения. Было также немало тех, кто изначально прибыл без определенного срока заключения; в их случае в журнале учета заключенных значилось «до исправления» или «до дальнейшего распоряжения».
Поэтому за такими практиками – и более того, за разнообразием самих групп заключенных – скрывалось хорошее определение того, что делало цухтгауз «домом» в смысле «gute Policey»: учреждения были центральным инструментом в политической стратегии правителей, направленной на всестороннее «одомашнивание» общества. Эти учреждения были призваны интегрировать бездомных или людей, вырванных из системы домашнего авторитета, в жизнь в «доме» или вернуть их в нее. Эта модель социального существования была не только привилегирована властями, но и возведена в норму.
Таким образом, задача учреждений должна была заключаться в выполнении функций дома, связанных с защитой и регулированием, там, где другие «дома» отсутствовали или были неспособны к этому. Поэтому в них оказывались воры, прелюбодеи, проститутки, нищие и бродяги, больные, а также непокорные дети: всем им не хватало одного и того же: упорядоченной жизни в упорядоченном «доме».
Между тем учреждения в какой-то степени можно понимать как «образцовые дома» властей. Созданные и поддерживаемые самими правителями, они служили для демонстрации и реализации повсеместно распространяемых принципов хорошего ведения хозяйства и, в более общем смысле, «gute Policey».
Не случайно в знаменитом «Универсальном лексиконе» Иоганна Генриха Цедлера говорилось, что цухтгауз – это «дом или здание, которое содержится властью»224. Большое значение, которое придавалось учреждениям как части концепции порядка всего общества, можно считать, например, с их внешнего облика. Хотя во многих случаях прибегали к уже существующим зданиям (например, дворцов, замков или крепостей), всегда уделяли внимание архитектурному языку, который позволял правителям представлять себя в соответствии с патерналистским идеалом заботливого, назидательного и, при необходимости, карающего «отца города» или «отца страны» (ил. 1).
Помимо этих символических аспектов, модель «дома» формировала реальность учреждений на языковом уровне – мы уже обращали на это внимание. Трансфер понятий, правда, заключался не только в названиях учреждений. Во многих местах глава заведения назывался «отцом дома»; соответственно, была «мать дома», как правило, его жена225. В определенном смысле они составляли «правящую пару» цухтгауза226. Другими обозначениями были «отец порки» (в Инсбруке), «отец смиряющий» (в Детмольде в графстве Липпе) или «мастер смиряющий» (в Майнце)227.