Льву приписывают разные вымышленные внешние черты, а его рычанье изображают, как самый страшный звук на свете. Мы слыхали это „величественное рычанье царя зверей“; конечно, можно испугаться, особенно ночью, если оно примешивается к раскату южного грома, если ночь такая темная, что после каждой вспышки молнии вы чувствуете себя совершенно ослепшим, а дождь идет такой, что ваш костер гаснет и ничто вас не защищает: ни дерево, ни даже ваше ружье, ибо оно мокро и первый выстрел будет неудачен. Но если вы находитесь в фургоне, тогда другое дело, тогда вы слушаете рычанье льва без страха и без почтения.
Страус кричит так же громко, но никогда человек его не боялся. Я высказал это утверждение несколько лет назад, но оно было взято под сомнение. Поэтому я тщательно проверял его у европейцев, которые слышали и льва и страуса. И спрашивал их, могут ли они установить какую-нибудь разницу между рычаньем льва и рычаньем страуса. И все признавали, что никакой разницы не находили.
Наконец, охота на льва с собаками почти не опасна, если сравнить ее с охотой на индийского тигра, потому что затравленный лев оставляет охотнику полную возможность спокойно прицелиться и стрелять не спеша.
Надо рассчитывать на частые встречи со львами во всех тех местах, где водится много дичи. Они выходят на ловлю группами по шесть и по восемь голов. Но, во всяком случае, скорее можно быть раздавленным на улицах Лондона, чем съеденным львами в Южной Африке, — если только не охотиться за ними. Судя по тому, что я видел и слышал, ничто не может остановить человека смелого…»
Занималась заря, и трое французов, освежевав убитых ночью львов, собирались выйти на поиски раненого слона.
Проснулся больной. Он казался более спокойным и ужо не смотрел на своих спасителей так растерянно.
Радостными кликами было встречено появление нового лица, которое нетрудно было узнать по необычному наряду.
— Как! — с обычной своей сердечностью воскликнул Альбер де Вильрож и бросился к новоприбывшему. — Это вы, ваше преподобие? Мы рады видеть вас! Вам удалось-таки удрать от ваших бродячих музыкантов? Очень хорошо! Садитесь, поешьте! Тут еще хватит чем насытиться, если вы голодны. А мы отправляемся в небольшую экскурсию.
— Тысяча благодарностей, господа. Я тронут вашим милым приглашением. Я действительно изнемогаю от голода и усталости.
Затем, случайно взглянув на раненого, он едва сдержал дрожь, пробежавшую у него по всему телу.
«М-да! — сказал он самому себе. — Что все сие означает? Здесь мастер Виль!.. Неужели он что-то подозревает? Во всяком случае, будем начеку!»
Глава восьмая
Полицейский и бандит. — К путникам присоединяются один проводник, один шпион и один враг. — Пустыня Калахари. — Питательные клубни и арбузы. — Бушмены и бакалахари. — На что идет желудок дикой полосатой лошади куагги. — Жажда. — Рябчик — дурная примета. — Четвероногие, могущие обходиться без питья. — О чем говорят следы носорога. — Невидимый водоем в Калахари. — Иссякший источник. — Бедствие.
И полицейский и лжемиссионер были оба слишком заинтересованы в том, чтобы не упускать французов из виду, поэтому они быстро спелись и стали понимать друг друга с полуслова. Его преподобие — до поры до времени мы вынуждены называть его так — сумел с дьявольской ловкостью использовать отсутствие хозяев, отправившихся на поиски слона, которого подранил Жозеф. Его преподобие был ласков, наивен, он говорил умно и убедительно и обвел полицейского вокруг пальца, как нормандский барышник. А полицейский, со своей стороны, был убежден, что покорил миссионера.
Несмотря на всю свою слабость, мастер Виль головы, однако, не потерял. Костлявую антипатичную фигуру миссионера он слишком часто видел в Нельсонс-Фонтейне и, встретив его здесь, не мог рассчитывать, что сам останется неузнанным. Стало быть, приходилось как-нибудь объяснить, что он делал здесь, на подступах к пустыне Калахари, в ту минуту, когда французы столь удачно вытащили его у льва из пасти. Но мастер Виль не смущался ни капли. Он выдал себя за американского матроса, который бросил свое судно в Дурбане. Нужда якобы заставила его поступить в колониальную полицию, но ему надоело прозябать на ничтожной должности. Когда в Нельсонс-Фонтейне произошло убийство и начальник послал его на розыски убийц, он решил дезертировать. Он якобы увидел, что это дело не могло принести ему ни малейшей пользы, ибо в случае удачи честь и выгоду присвоит себе начальник. А в случае неудачи, на которую, конечно, и следовало рассчитывать больше всего, единственной наградой за все его труды была бы ругань. Поэтому он и решил сбежать. Он хотел пробраться на голландскую территорию, но, пытаясь перейти вброд какую-то речку, сбился с пути, заблудился в лесу и в конце концов, потеряв лошадь, свалился без сил рядом со слоном, которому распорол брюхо носорог. Его разбудил ружейный выстрел, и он направился по звуку, когда внезапно почувствовал, что его схватили, зажали в железные тиски и уносят в глубь леса. Он потерял сознание и очнулся только здесь, на бивуаке.
Его преподобие сделал вид, что свято верит всей этой глупой выдумке, а сам ломал себе голову только над одним вопросом: знает ли ищейка о его причастности к убийству или не знает. А вдруг начальнику полиции взбрело в голову бросить каких-нибудь ловких сыщиков по следам трех буров? А вдруг мастер Виль выслеживает именно его самого? Это предположение, далеко не лишенное оснований, нисколько, впрочем, не тревожило преподобного отца. Сейчас ему, в общем, никакая непосредственная опасность не угрожала, ибо они уже больше не находились на английской территории, и лучше было иметь полицейского рядом с собой — это позволит избавиться от него, когда наступит время.
Он скоро сообразил, что оказал слишком много чести изобретательности этого самонадеянного господина: тот всячески старался держаться в обществе французов, притом не внушая им никаких подозрений.
«Вот здорово! — подумал его преподобие, борясь с сильным желанием смеяться. — Да если бы Клаас, Корнелис и Питер заплатили этому дураку, он не должен был бы сделать ничего лучшего. Пусть меня возьмут черти, если он сам не осуществляет полностью первую часть нашей программы и если он не уверен, что купца убили именно эти три француза!.. Воистину полиция — чудесное учреждение! Этот чудак способен арестовать своих спасителей. Не возражаю! Пожалуйста! Во всяком случае, он не станет болтать с ними об убийстве. С этой стороны никакой опасности нет».
— Послушайте меня, мастер Саундерс, — сказал он, — ваше положение вызывает у меня большое сочувствие. Я отлично понимаю, что в вашем плачевном нынешнем состоянии вам невозможно искать убежища у буров. Я-то сам не больше чем бедный миссионер. У меня нет ничего, кроме доброго сердца и великого желания принести несчастным дикарям свет истинной веры. Я намерен добраться до Замбези. Как мне кажется, наши путешественники держат путь туда же. Оставайтесь со мной. Если хотите, проделаем путь вместе, а когда вернемся, то миссионерское управление — а оно, как вы знаете, довольно богато — сумеет вознаградить вас.