Здесь в светильниках тьма,
здесь гробницы дома,
перезрелым томатом сочится туман…
Мне твердят: «Ты, безумец,
восстал против мира!»
Отвечаю: «Не я! — мир свихнулся с ума!»
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Уже рассвело, и крестьяне копошились на полях (чем там положено им заниматься в первой половине месяца Кабарги, цыплят считать, что ли? — Кайнор не помнил); многие смотрели, как он идет вслед за конопатой девчонкой к деревне, кое-кто даже махнул ей рукой.
«Нож, — вдруг вспомнил Гвоздь. — Всю дорогу мучился мыслью, что забыл нечто важное, и только сейчас вспомнил. Нож забыл! А теперь уже поздно…»
А с другой стороны — ничего страшного. Чтобы Кайнор да не раздобыл в этом мире чего-нибудь?! — смешно, господа зрители, до коликов смешно же!..
Вот только от пустячного воспоминания про нож потянуло по хребту холодком дурного предчувствия. «Это из-за покойника, — сказал себе Гвоздь. — После таких предупреждений хочешь — не хочешь, а дурно станет».
По всегдашней своей привычке, он принялся выискивать положительные стороны в том, что с ним сейчас происходило. Вот например: считай, больше суток не спал, то у Зойи «гастролировал», то по кустам прятался, то на канате плясал, то в идоловом чреве сознание терял. Было? Было. Должен бы устать? Еще как!
А не устал. Чувствует себя огурчиком — хоть сейчас снова к Зойи (лишь бы мужа не было)! Бодр и полон сил, и даже встреча с говорящим утопленником не сломила!
Отрадно? Еще бы!
Добавим к тому же счастливое (и чудесное!) спасенье от зловредных гвардейцев, которые до сих пор, наверное, не поняли, что случилось. (Ну, Кайнор тоже не понял, но об этом умолчим.)
Опять же в Трех Соснах он не впервые. Не сказать, чтобы Гвоздь помнил названия всех деревушек, стоявших на обычном пути их труппы, но в этой-то как раз имелся отличный трактирчик с запоминающимся названием «Три Сосны», где умели вкусно готовить, варили отличное пиво и — главное! — здесь был благодарный и богатый зритель. Эти наиважнейшие качества Трех Сосен делали их выдающимся пунктом следования, и труппа Жмуна никогда не упускала случая выступить в деревушке.
Были у Кайнора и личные причины, чтобы питать особое расположение к этому местечку. «Причины» жили на одной и той же улице, но в разных домах, и Гвоздь ухитрялся каждый раз навестить обеих. Правда, Данисса собиралась этим летом выйти замуж… но ничего, остается ведь еще Флинна, которая тоже по-своему хороша.
Он хмыкнул: как же, размечтался — «Флинна», «Данисса», «по-своему хороша»! Забыл, что тебе сказал утопленник (судя по всему, батя этой вот конопатой)?!
— Эй, Матиль, ты кого это привела?
— Глянь, Тицци, шляется досвету, а потом подбирает где-то нищих заброд! — С первого взгляда было ясно, что оба паренька дразнить конопатую привыкли. И она привыкла огрызаться в ответ.
Конопатая и сейчас собиралась сказать что-то обидное, но в последний момент сдержалась. Обернулась к Кайнору и нарочито громким тоном спросила, не глядя ему в лицо:
— Так куда вас теперь вести?
Тот в притворной задумчивости заломил бровь:
— И верно, куда? Давай-ка к твоей маме, у меня к ней разговор будет.
— Она знает, что я была на речке, — буркнула Матиль, по-прежнему изучая небо над его головой. — И вообще, она сейчас в поле, вместе со всеми.
— А позвать можешь? Я не про речку с ней буду разговаривать, не переживай. Беги, а я пока подожду в «Трех соснах». — Кайнор подмигнул конопатой.
— Ладно, согласилась она. — Вы хоть знаете, куда идти?
— Знаю. Беги. — Кайнор повернулся к ребятишкам, с независимым видом разглядывавшим его. — Ну, рассказывайте, что тут у вас интересного творится.
На него посмотрели как на прокаженного: «у нас?», «интересного?!!».
— Да вон у Матильки батьку чудище задрало, — словно нехотя протянул один.
Второй, которого звали Тицци, ощутимо ткнул приятеля локтем под ребро, мол, нашел перед кем расстилаться, ты еще вызовись его до таверны проводить, этого прохиндяру.
— Пошли лучше в мяч играть, — сказал Тицци приятелю, делая вид, что Кайнора не существует вовсе.
Они не спеша зашагали по пыльной улочке, а Гвоздь, пожав плечами, отправился в трактир. Мысль о ноже, без которого чувствуешь себя так неуютно, удалось изгнать на задворки сознания. Если задуматься, никакой опасности для него здесь нет, да и поступает он правильно: девчонку не мог не привести в деревню — привел, с матерью ее переговорить надо? — переговорит, но не на улице же ее дожидаться — вот и пошел в «Три сосны», заодно, может, повезет какие-нибудь сплетни узнать, для актера сплетни — матерьял необходимый, а для Кайнора — вдвойне. Правда, ни пивка себе купить, ни перекусить он пока не может, потому что медные «очи», которые спрятаны в поясном кармашке, — они на самый крайний случай, придется как-нибудь обходиться без них. И не приведи Остроклыкая, чтоб этот «крайний» наступил!
В «Трех соснах» за год ничего не изменилось. Разве только количество беспризорных котов, помимо воли хозяина проникавших в трактирчик и шнырявших вдоль стен, заметно увеличилось. Борк-Шрам, хозяин «Трех сосен», пытался гонять их, ставил котоловки (собственного изобретения, похожие на мышеловки, только больших размеров), ругался с обслугой, но ничего не действовало. Коты, не будь дураки, ухитрялись извлекать сыр и мясо из котоловок, а после туда же гадили: дескать, знай наших! Обслуга, завидев очередного блохастого мурлыку, кидалась на него с чем угодно, от полотенца до топора, но опять же без печальных последствий для котов.
А кое-кому из завсегдатаев коты даже нравились; к тому же, добавлял с тяжелым вздохом Борк-Шрам, эти паскуды гоняют крыс и мышей. В последнем Кайнор сильно сомневался: котам было чем поживиться и за грызунами они если и гонялись, то только забавы ради.
На очередном витке борьбы с котами Борк-Шрам стал применять капканы — и мгновенно добился ошеломительных результатов. Два пьяных приятеля из соседней деревеньки гостили у своего трехсосенского кума и завернули в трактирчик, не предупрежденные о нововведении. После чего Борку-Шраму пришлось раскошелиться на лечение обоих — а вот капканы он убрал, чем публично признал свое поражение, хотя позднее не упускал случая пнуть зазевавшегося котяру сапогом или метнуть в особо наглых мурлык разделочным ножом.
Словом, когда на входе в Кайнора полетела сковородка, тот не удивился. Поймал ее в воздухе и, по привычке, отправил бросавшему.
Звон, грохот, невнятные ругательства, кошачье шипение.
— Извини, — сказал Гвоздь, — не подумал.
— Да ладно, я сам виноват, — скривившись, признал Борк-Шрам, поднимаясь из-за стойки со сковородкой в руках. — А чёй-то ты один да еще так рано? Я вроде и не слышал, что вы приехали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});