Всегда, когда Аньес приходила на авеню дю Мэн, Элизабет приветливо встречала ее, рассказывала о жизни общины, не забывая при этом спросить, как идут дела у Аньес. При этом она всегда старалась не касаться одного-единственного вопроса, терзавшего ее с того самого утра, когда Аньес пришла к ней, сильно взволнованная. Что тревожит сестру, что терзает ее сердце? С тех пор Элизабет больше не предлагала ей посетить часовню, решив, что сестра должна пойти туда сама, повинуясь собственному душевному порыву. В тот день перед алтарем она освободится от своих пут и, не стыдясь, расскажет ей обо всем. Она считала, что до этого решающего момента они должны встречаться в приемной.
Но после каждого такого визита, попрощавшись с Аньес, Элизабет сама шла в часовню, чтобы помолиться.
Элизабет, которую все любили в приюте, сильно изменилась. Само собой разумеется, она старалась выглядеть прежней. Но все вокруг понимали, что она очень страдает. Никто не осмеливался расспрашивать ее. Но нельзя было не заметить, что она налагала на себя дополнительные посты и молилась долгими вечерами и ночами вместо того, чтобы дать себе необходимый отдых после тяжелого дня. Постепенно лицо ее приобрело нездоровый вид. Последствия добровольных лишений и душевных мук не заставили себя долго ждать. Трижды уже Элизабет теряла сознание. Однажды это произошло во время утренней мессы у Святого Престола. В другой раз, когда она подметала мужскую спальню. Еще раз она упала в обморок в столовой, и сестре-санитарке пришлось сделать ей укол, чтобы привести в чувство.
Настоятельница монастыря, мать Мари-Мадлен, не на шутку обеспокоилась и, как только Элизабет почувствовала себя лучше, велела зайти ей в свой кабинет.
– Что с Вами происходит, сестра?
– Ничего, Преподобная мать.
– Я не люблю всех этих церемоний! Это ненормально. Вы еще так молоды… Может быть правила нашей общины кажутся Вам слишком строгими?
– Нет, Преподобная мать.
– Я приняла решение обследовать Вас у нашего доктора.
– Я уверяю Вас, со мною все в порядке.
– Я так не думаю: Вам необходимо восстановить силы. Может быть мы отправим Вас на несколько месяцев в наш дом отдыха.
При этих словах невыразимая тоска появилась на лице Элизабет.
– О! Умоляю Вас, не делайте этого. Я хочу быть здесь, среди стариков, которые так нуждаются во мне, в кругу которых я так счастлива!
Как могла, она старалась убедить настоятельницу, что ей необходимо остаться на авеню дю Мэн. Она так ждала визитов Аньес. Элизабет со страхом представляла себе, что могло быть, если бы сестра-привратница однажды объявила Аньес:
– Сестра Элизабет уехала. Ее отправили в дом отдыха в провинцию.
Аньес растерялась бы. Именно теперь ее визиты становились регулярными, как никогда ранее. Элизабет знала, почему Аньес искала здесь душевного покоя, не отваживаясь в этом признаться.
Видя ее замешательство, мать Мари-Мадлен начала, насколько это было возможно, издалека:
– Этот упадок сил – от тех дополнительных постов, которые Вы наложили на себя и которых устав нашего Ордена Святого Жана вовсе не требует. Так бывает со всеми, кто поступает подобно Вам. Зачем эти ограничения? Я считаю их пагубными для исполнения Вашей миссии в общине! Разве Вы не понимаете, что в тот день, когда Вас оставят силы, Вы должны будете прекратить всякую деятельность, и мы от этого пострадаем? Мне нужны все наши сестры. Вас не так уж много.
Элизабет, опустившись на колени перед настоятельницей, сказала с мольбой в голосе:
– Я прошу прощения у Господа, если нарушила устав нашего Ордена Святого Жана. Я также прошу прощения за это у Вас, Преподобнейшая мать-настоятельница.
– Хорошо, сестра моя, что Вы вернулись к самому правильному пониманию своей земной миссии. Вспомните слова нашей первой и главной настоятельницы, сестры Мари де ла Круа: «Главное в вашем труде, сестры мои, не бесполезное усердие! Заменяйте его терпением… И не пытайтесь действовать быстрее, чем сам Господь Бог».
– Я должна сознаться Вам, что совершила плохой поступок… Я должна искупить свою вину.
– Плохой поступок? Вы? По отношению к кому?
– По отношению к моей сестре Аньес. Я слишком долго оставляла ее без должного внимания.
– Разве Вы не помните, что отреклись от суетного мира и даже от своей семьи?
– Я не могу остаться безразличной к душе, которая страдает и, может быть, погибает…
– Что позволяет Вам сделать такое предположение?
– Все, что касается моей сестры, я ощущаю в себе, Преподобная мать. Она ни в чем мне не призналась, но я чувствую, что она в беде.
– Вы исповедались?
– Да, моя мать.
– И какой совет подал Вам Бог голосом священника?
– Молиться за мою сестру, продолжая служить обездоленным.
– Да будет так! Но не преувеличивайте свой долг перед ней в ущерб другому! Ступайте, сестра.
Элизабет смиренно вернулась к своим обязанностям. Но сколько бы усердия она не вкладывала в них, она не могла забыть о том, что называла своим «плохим поступком». Она проявила легкомыслие, полагая, что ей достаточно было молиться за свою сестру, чтобы душа ее оставалась защищенной от соблазнов света. Не она ли допустила, чтобы Аньес стала манекенщицей? Не она ли почти поощряла ее кокетство?
Таким образом, несмотря на суровое предупреждение матери-настоятельницы, несмотря на скромную заботу сестер-монахинь, сердце и душа Элизабет продолжали страдать. Эта мука усиливалась с каждым днем. Это было сильнее ее воли, ее горячей веры. Днем и ночью она думала только о жертве, которую должна принести Небу, чтобы Аньес освободилась от тяготевшей над ней тайны.
Однажды в полдень, когда Аньес пришла навестить Элизабет, сестра-привратница объявила ей:
– Вы пришли вовремя. Мать-настоятельница уже хотела Вам писать. Сестра Элизабет чувствует себя неважно…
– Что Вы говорите? – воскликнула Аньес встревоженно.
– Она переутомила себя работой за последнее время… Она не говорила Вам, что уже несколько раз теряла сознание?
– Я обращала внимание на ее болезненный вид, но она убеждала меня, что это пустяки… Так Вы говорите, она теряет сознание?
– Да… Позавчера у Элизабет был серьезный обморок; мы вызвали доктора. И знаете, что он обнаружил? Я, наверное, не должна Вам этого говорить, но в конце концов, Вы ее родная сестра. Так вот, обнаружилось, что она ежедневно носила власяницу,[4] которая ранила ее тело. Она это делала для покаяния… Сейчас она в монастырском госпитале. Я пойду предупрежу Преподобную мать-настоятельницу, что Вы здесь…
Кабинет настоятельницы Мари-Мадлен был так же строг, как и приемная, и отличался от нее только тем, что вместо статуи святого Жозефа на стене висело большое распятие.