Читать интересную книгу Учитель. Том 1. Роман перемен - Платон Беседин

– И на хуй они нам тут нужны? Это что их земля? Тут храмы находят православные средних веков, которые они, суки, разрушили! – Щетина его топорщится еще сильнее, будто наэлектризованная. – Какого хуя ты их защищаешь?

– Я их не защищаю, – хочется курить, но просить сигарету у такого Кваса боязно.

– Они знаешь, – он будто и не слышит меня, – что в сорок третьем хотели сделать? Всех русских вырезать на хуй за одну ночь. Гитлеру предложили. А он им – нет, ни хуя. Типа на хер они такие нужны, если своих предали, то завтра и его предадут. Вот какие они, – Квас сплевывает, – твои друзья блядские!

Нет смысла возражать. Не знаю, что он читал, раз так проникся, но лучше смолчать.

Возможно, нелюбовь Кваса к татарам чисто бытового свойства. Он рассказывал, как жил в Чистеньком, под Симферополем, в частном многоквартирном доме. Туалет был на улице, но соседи-татары испражнялись прямо в ведро и вываливали его во двор, в яму.

– Ладно, хуй с ними, – не выдерживает Квас. Помню, в детстве была такая игра: «Кошка сдохла, хвост облез – получился Анкл Бенс. Кто первым заговорит – тот и съест». Так вот знай, Квас, ты проиграл. – У тебя-то как?

– Да, в общем-то, – я вновь теряюсь, путаюсь в словах, – как всегда. Все думал, куда ты пропал после нашей охоты на нетопыря…

– Рассказываю же – читал. Копил знания, силы. А нетопырь – это не мое…

Он взмахивает рукой, точно прощается с прошлым. Усаживается на бетонный парапет возле ржавой сетки, за которой начинается пустырь детского лагеря. Готовые декорации для съемок «Пятница 13-е». Кто нацепит хоккейную маску? Деревянные треугольники летних домиков шелушатся вспучившейся краской, зияют дырами отошедших трухлявых досок, а между ними в зарослях вездесущего бурьяна и в грудах поваленных веток все никак не сгниют пластиковые бутылки, стеклянные банки, полиэтиленовые пакеты, брошенные год, два, три, а может, больше назад. У ближайшего к нам домика, напротив которого, едва не у выхода, разросся орех, на стенке висят разбитое зеркало и дырявый умывальник. Лагерь пустует. Сельские дети и в лучшие годы отдыхали здесь по путевкам, а сейчас, когда профсоюзы, колхозы распались, их нет.

– Ладно, давай сначала за встречу, а дальше про нетопырей…

Соглашаюсь охотно. Но не вижу у Кваса культовой красной сумки. Он, будто читая мысли, ухмыляется:

– Не, Аркада, я сейчас водяру не пью. Вот, – достает из кармана пластиковую пол-литровую бутылку из-под «Крымской» минералки. В ней – мутная, с зеленоватым оттенком жидкость. – Эта штука получше будет.

Квас взбалтывает, открывает крышку, делает глоток. Протягивает мне.

– А что это?

По запаху – ацетон с травами.

– Это самогон, – я морщусь, – но, – Квас лекторски поднимает указательный палец, – особый самогон! На полыни, мой друг! Пей, в общем, не выебывайся. Иди навстречу.

Делаю глоток. Спиртового привкуса нет. Собственно, вкуса вообще нет. Но вот резкий, специфический запах – так пахнет в маминых шкафчиках на кухне – невыносим: сначала ударяет в нос, а после заполняет все нутро так, что хочется проломить в себе дыры лишь бы пустить воздух, проветрить. Широко, жадно, рыбой на берегу, глотаю воздух.

– А я тебе что говорил. – Квас, похоже, видит ситуацию иначе: – Прелесть! Только с таким и можно ходить на курву.

Он по-собачьи щелкает челюстями и для полноты картины привывает.

– Курва дикая, но мы справимся!

Его «мы» действует на меня сильнее, чем запах полыневого самогона. Вспоминаю нашу охоту на нетопыря. Глупую, нелепую, но вместе с тем жуткую.

– Что за курва?!

– Курва – это ведьма. Курвы оживают ночью. Как оборотни. Но это не оборотни. Нет, блядь, это хуже…

Он рассказывает, но я не слушаю. А когда замолкает, то глаза его сразу же потухают, не блестят – апатичны, безжизненны. Как две пуговицы у дешевой игрушки.

В сериалах вроде «Беверли Хиллз 90210» друзья помогают друг другу. Если Дэвид Сильвер или Дилан МакКей – сериал-то американский – вляпались в дерьмо (fucking shit), то Брендон Уолш и Стив Сандерс обязаны их спасти. Вот и я должен помочь Квасу. Он сломан, испорчен. Все эти истории про нетопырей и курв точно паразиты мозга в его голове.

– Аркада, просто я не за тем охотился! Нетопырь – он же хоть и оно, как у Стивена Кинга, но изначально мужского рода. А я больше по бабам. Слышишь? Аркада!

– Подышишь, – меня начинает трясти от его бреда. – Квас, что ты несешь? Господи, где ты всего этого набрался?

– Чего всего? – он произносит это по слогам. Как бы не понимая. Или не как бы? – Я думал, тебе будет интересно. Думал, мы, блядь, одна команда…

Я так ждал, когда мы встретимся. Поговорим о “Nirvana”, “Queen”, “Scorpions”, разопьем бутылку «Первака», которую Квас достанет из красной сумки, а после я расскажу ему про то, что случилось со мной, пока его не было. Но это другой Квас, превратившийся в того, кого он хотел поймать. Общаясь с ним, приходится бороться с чувством, какое обычно испытываешь, когда на улице или в транспорте к тебе пристает юродивый («Покайтесь, грешники! Дьявол идет за вами!»), проповедующий о жидомасонах, апокалипсисе, Содоме и Гоморре. От него отвратительно – так, что рядом с ним не переживаю, как пахну я, – смердит мочой, перегаром, ливерной колбасой. Яростная физиономия либо изможденно-костлявая, либо распухшая, водянистая, а руки с ногтями вурдалака покрыты гнойничками и ссадинами.

– Ты не вдупляешь! Это курва!

Как я мог сойтись с этим человеком? Но ведь он был другим. Да, аутичным, замкнутым, чудаковатым, но относительно – на моем-то фоне – адекватным. Без очевидных патологий. Он решал на контрольных математические задачи, не уделяя им времени и внимания, решал блестяще, легко, но теперь кишит бреднями о курвах и нетопырях, как больная свинья червями, и они выедают, уничтожают его изнутри.

– Я думал, мы друзья…

На десять его шизоидных фраз – одна нормальная. Пусть. Но в этом он прав: мы друзья! Хотя бы потому, что он считает меня таковым. Уже за это я должен быть ему благодарен. Да, мы друзья. Как Брендон и Стив в «Беверли Хиллз».

Друзья не бросают друг друга. Эта мысль песнью победителя разносится по моему сознанию. Клокочет, бьет в колокола, изгоняя бесов сомнения и уныния, делает сильным. Я испытываю к Квасу чувство даже более сильное, нежели привязанность или дружба, – ответственность.

– Да, мы друзья, Квас. Объясни, чего ты хочешь.

– Конечно, конечно, – он пунцовеет, – вечером, сегодня, да-да, все объясню. Мы же идем сегодня вечером? На курву. В Угловое. Ты со мной?

Я знаю правильный ответ, но говорю, как всегда, иное.

4

Отпрашивался я долго, но не так нервно как обычно (успокаивал вариант с исчезновением через окно). Бабушка – мама неожиданно уехала в командировку, – реагируя на мою просьбу, смотрела цепко, но в этой цепкости присутствовала не агрессия, вызванная извечной паникой за меня, а естественное желание понять, разобраться, почему ее внук хочет прийти домой позже обычного. Она улыбнулась, и ощущение было такое, словно ее глубоко прочерченные морщины подмигнули мне.

– Что, Аркаша, подружку нашел?

Этот ее вопрос, в котором не было ни грубости, ни вульгарности, а лишь участливость, интерес, вдруг родил во мне отторжение, столь мощное и яростное, что я вместо привычной застенчивой увертливости сорвался на раздражительный крик:

– Нет! А тебе какая разница?! – крикнув, я и сам испугался, но следующая фраза – скорее всего, подсознательная – объяснила мою реакцию. – С вами разве найдешь?!

Бабушка всплеснула руками, но что сказать дальше, похоже, не знала и лишь кивнула, соглашаясь то ли со мной, то ли с отсутствием у себя аргументации, подводя итог нашему экспресс-диалогу из тех, что бесцельно возникают между детьми и отцами вот уже много лет.

Меня отпускали на вечер. Злость рассеялась. Я ощутил благодарность, после которой охота на курву уже не казалась столь бессмысленной, потому что в ситуации, ей предшествующей, было нечто, ухваченное от взрослой жизни, еще не прочувствованное, чужое, но уже перспективное, обнадеживающее, с намеком на перемены. И я начал готовиться.

Нашел, по совету Кваса, самый дешевый одеколон. С как можно более резким запахом. На такие запахи, объяснял Квас, и сбегаются курвы. Они видят в этом нечто дикое, концентрированно мужское. На пыльном флакончике, найденном в гараже на полке с шурупами, алела пятиконечная звезда и размашистые витиеватые буквы складывались в название «Офицерский» (дед выговаривал «ф» как «хф», и я решил называть одеколон на его манер – «Ахфицерский»). Свинтил крышку, понюхал. Неудивительно, что офицеров у нас уважают все меньше.

Вооруженный одеколоном и шишковатым кабачком, – о его функции в охоте на курв Квас умолчал – я погрузился в рейсовый автобус на Угловое. Тот шел порожняком, и я составил компанию водителю, рыжеватому Арсену, у которого около месяца назад – об этом судачила вся деревня, сплетая домыслы в шипящий клубок, – убили жену.