Читать интересную книгу Очерки Христианской Апологетики - Николай Фиолетов

Утверждать возможность такого строя, при котором устраняется источник всяких противоречий в жизни личной и общественной, исключается всякая неудовлетворенность, строя, не нуждающегося уже по существу в дальнейшем развитии и исключающего возможность перехода в «новое качество», утверждать это — значит признать, что законы диалектического развития на известной ступени теряют значение и перестают быть законами бытия. Тем самым отнимается почва для диалектического материализма, который теряет значение объективной истины и становится условной и относительной гипотезой, действительной лишь для определенного периода и объясняющей лишь определенный порядок бытия. Но вместе с тем теряется и объективное значение всех тех прогнозов, всех тех выводов о необходимости и неизбежности наступления этого «земного рая», наступления прогресса, который оказывается научно не обоснованным. От претензии на «научность» ничего не остается, и, следовательно, стирается грань между научным и утопическим социализмом.

Интересно отметить, что прекращение законов диалектического развития, основных законов бытия происходит, с этой точки зрения, в силу изменения внешних форм общественного строя. Здесь мы встречаемся с такой верой в чудо, для которой нет никаких предпосылок в самом мировоззрении. Есть, однако, существенное различие между данной верой и религиозным утверждением чуда. Для религиозного мировоззрения чудо есть действие высшего начала, высшей реальности на низшее; оно вытекает из признания существования абсолютного начала. Для религиозного мировоззрения чудо сверхъестественно в смысле преодоления данных законов низшего порядка законами высшего, оно обладает высшей разумностью.

Для мировоззрения, отрицающего реальность каких-либо высших начал, прекращение действия основных законов бытия происходит в самом естественном порядке, совершается им же самим. Чудо это получает характер не «сверхъестественного», а «противоестественного», и потому не «сверхразумного» (разумного в высшем смысле), а «противоразумного». Попытка выйти из затруднения признанием возможности противоречий в самом «земном рае» не решает вопрос. Если на последней фазе общественного развития устранены противоречия экономические, то остается возможность противоречий в сознании, борьбы идеологической, приводящей, в свою очередь, к созданию нового строя, нового этапа диалектического развития. При таком понимании спасаются основы диалектического мировоззрения ценою потери веры в абсолютное значение, абсолютную ценность самого идеала. Если общество «земного рая» есть лишь одна из относительных форм жизни, если оно является лишь одним из исторических этапов развития, за которым следуют другие этапы, то оно уже не последняя цель.

Если в нем неизбежно возникают противоречия, если оно не есть полнота всех достижений, удовлетворение всех чаяний и упований — то это на самом деле не «земной рай», не тот абсолютный идеал, который являлся бы сам по себе достаточным, чтобы стать конечным смыслом жизни и обосновать жертвы самой жизнью. При таком понимании это — лишь относительно прогрессивная форма общественной жизни, являющаяся не самоцелью, а только путем к другой, более прогрессивной и т. д. Но тогда возникает неизбежно все тот же вопрос: где же смысл и дальнейшая цель всего дальнейшего прогресса? Без признания реальности высшего абсолютного начала, абсолютной цели нет возможности ответить на данный вопрос, нет возможности говорить о самом прогрессе.

Если мы обратимся от самой идеи «земного рая» к тому, как его пытаются изобразить, то прежде всего обращает внимание отсутствие положительного содержания. Идеал «земного рая» характеризуется преимущественно отрицательными чертами, чертами, указывающими на то, чего не должно быть в новом обществе, что уничтожается или «отмирает» из наследия старого мира. Уничтожаются классы, отмирают государство и право, устраняются различие физического и умственного труда, профессиональные деления людей, различие города и деревни, зависимость труда от вознаграждения, существующая семья, религия, всякое противопоставление личности и общества, наконец, зависимость человека от природы. Положительная сторона идеала остается в значительной степени неопределенной не только в частностях и конкретных особенностях, которые, возможно, было бы ненаучно заранее предрешать и предусматривать, но и в самом существенном — в определении тех задач и целей, которые могли бы дать смысл, цель и внутреннее содержание для жизни. Утверждается лишь не допускающая сомнения вера, что в новом обществе сами собой получат разрешение все вопросы, устранятся все противоречия и будет достигнута полнота благополучия. Если оставить в стороне те черты в характеристике новой жизни, которые представляют собой простое отрицание и уничтожение явлений и установлений старого строя, то что остается в ней в качестве положительного содержания, дающего цель и смысл жизни? Основным моментом в этом положительном содержании признается «рост производительных сил», ничем не задерживаемый технический прогресс, увеличение производства материальных вещей.

На этом, однако, не может остановиться решение проблемы жизни, здесь нет еще ответа на вопрос об ее задачах. «Рост производительности», умножение производства во что бы то ни стало не могут быть самоцелью, последней, конечной целью, задачей, единственным самодовлеющим содержанием жизни. Они получают смысл, ценность и значение только с точки зрения какой-либо цели, как средство для удовлетворения определенных задач. Бесцельное увеличение предметов, производство для производства не только не дает смысла жизни, но оно само по себе есть совершенная бессмыслица. Если «рост производительных сил», «беспрепятственный технический прогресс» и «увеличение производства» имеют самодовлеющее значение, то это означает, что человек и человеческая жизнь превращаются в средство для них. Этим самым не только не достигался бы «прыжок из царства необходимости в царство свободы», но совершалось бы бессмысленное и противоестественное порабощение человека вещи, машине, им самим изобретенной. [27] Мы имели бы дело здесь с подлинным «фетишизмом» в крайней его форме. Если этот рост производительных сил является средством для максимального удовлетворения материальных потребностей, то тогда мы не получаем ответа о конечных целях и положительном содержании жизни.

Удовлетворение материальных потребностей, по существу, является средством для жизни и может стать содержанием жизни, целиком заполнить ее лишь при устранении, «погашении» разумного сознания. Материальные блага могут казаться захватывающими все содержание жизни, последней целью, лишь когда они не достигнуты, в моменты нужды и лишения и перестают замечаться при их наличности. Стремление к вещам ради вещей, бесконечная погоня за новыми и новыми материальными удовольствиями, как уже показывалось раньше, представляет собой извращение самой природы и меньше всего может придать смысл и разумное содержание жизни.

Невозможность ограничить содержание жизни удовлетворением одних материальных потребностей признается и в самом марксистском учении о совершенном будущем обществе. Энгельс говорит о «полном развитии физических и духовных сил в будущем обществе», [28] о распространении «научного знания», и программа Коминтерна утверждает, что «максимум производительности общественного труда высвобождает, в свою очередь, человеческую энергию для мощного роста науки и искусства». [29] В этом пункте материальный прогресс справедливо представляется не как самоцель, а как только условие и средство для удовлетворения других высшего рода потребностей, к которым здесь относятся наука и искусство. Но эти утверждения теряют смысл и значение при последовательном проведении атеистически-материалистического мировоззрения, при том понимании науки и искусства, которые даются в теории «экономического материализма».

Наука рассматривается здесь как отражение производства и производственных отношений, с одной стороны, как средство для производства, с другой. В изображении совершенного общества будущего наука представлена как элемент самого производства, соединяется с техникой. Она планируется в соответствии с планированием хозяйства. С этой точки зрения, имеет своим предметом отображение производства и связанных с ним отношений. По существу, ни наука, ни искусство по содержанию своего предмета не выходят за пределы материальных интересов (хотя бы и общественных, а не личных) и материального производства. Занятия ими представляют деятельность более сложную, требующую интеллектуального напряжения, но очень мало общего имеющую с духовными интересами, духовными силами и способностями. Менее всего они могут придать какой-либо высший смысл жизни и деятельности. Если производство материальных вещей, если материальный прогресс не являются самоцелью, дающей смысл и цель жизни, то не может дать этого и наука, если она понимается только как средство для того же производства, для того же материального прогресса. Получается круг: производство признается средством для культуры, а культура (наука, искусство) сама оказывается средством для производства. Наука как искание истины, как постижение основ бытия, искусство как искание прекрасного и воплощение его в образах, действительно, имеют духовный смысл. Но такое понимание (на которое также есть намеки у Энгельса) предполагает как свою основу элементы религиозного понимания, веру в объективную истину, в объективное значение красоты, возможные лишь с признанием абсолютного начала (об этом говорилось в первой части настоящей работы).