Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я думала, что вы сами не знаете, что делаете, – спокойно ответила она.
– Не знаю, что делаю? – повторила ошеломленная мисс Минчин.
– Да, – ответила Сара. – И я думала, что бы вышло, если бы я была принцессой, и вы ударили меня – что бы я тогда сделала с вами. И я думала, что, если бы я была принцессой, вы никогда, ни за какие мои слова и поступки, не позволили бы себе ударить меня. Я думала, как бы вы удивились и испугались, если бы вдруг узнали…
Сара так живо представляла себе все это и так уверенно говорила, что произвела впечатление даже на мисс Минчин.
– Что? – спросила она. – Что такое узнала бы я?
– Что я на самом деле принцесса, – ответила Сара, – и могу делать все – решительно все, что захочу.
Девочки с изумлением глядели на Сару. Лавиния наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.
– Ступайте в свою комнату! – крикнула, задыхаясь от гнева, мисс Минчин. – Сию же минуту!
Сара слегка наклонила голову.
– Извините меня, что я засмеялась. Это было невежливо, – сказала она и вышла из комнаты.
Девочки зашептались, уткнувшись в книги, а мисс Минчин с трудом переводила дыхание и старалась успокоиться.
– Заметила ты, Лавиния, как странно она смотрела? – шепнула Джесси. – Я, право же, не особенно удивлюсь, если вдруг откроется, что она не то, чем кажется.
Глава двенадцатая
За стеной
Когда живешь в большом городе, где дома стоят сплошными рядами, интересно представлять себе, что говорят и делают у вас за стеной, в соседнем доме. И Сара часто старалась представить себе, что происходит за стеной, отделявшей образцовую школу от дома индийского джентльмена. Она знала, что его кабинет – рядом с классной комнатой, и надеялась, что благодаря толщине стены шум, который обыкновенно поднимался в классе после уроков, не мешает ему.
– Я начинаю любить его, – сказала она раз Эрменгарде, – и мне не хочется, чтобы ему мешали. Я считаю его своим другом. Ведь можно считать друзьями даже таких людей, с которыми никогда не обмолвился ни словом. Если думаешь о них и жалеешь их, они становятся близкими, почти родными. Я всегда беспокоюсь, если доктор приезжает к индийскому джентльмену два раза в день.
– У меня мало родных, – сказала Эрменгарда, – и я очень рада этому. Я не люблю своих родных. Мои две тетки постоянно твердят: «Какая ты толстая, Эрменгарда! Тебе нужно есть поменьше сладкого». А дядя всегда спрашивает меня: «В котором году вступил на престол Эдуард III?» – или что-нибудь в этом роде.
Сара засмеялась.
– Люди, с которыми не говоришь, не могут задавать таких вопросов, – сказала она. – И я уверена, что индийский джентльмен не задавал бы их и в том случае, если бы был знаком с тобою. Я люблю его.
Сара полюбила Большую семью за то, что та была счастлива; она полюбила индийского джентльмена за то, что он был несчастлив. Он еще не совсем оправился от своей болезни. В кухне – слуги какими-то неведомыми путями узнают все – о нем очень часто говорили. Он был на самом деле не индус, а англичанин, долго живший в Индии. Ему пришлось вынести много горя, а одно время он думал, что потеряет все свое состояние и что ему грозит не только разорение, но и позор. Это так подействовало на него, что у него сделалось воспаление мозга и он чуть не умер. С тех пор он не мог вполне оправиться, хотя счастье снова улыбнулось ему и все состояние его уцелело.
А чуть было не разорился он не то на каменноугольных копях, не то на алмазных россыпях.
– Никогда не вложу своих сбережений в копи, – сказала кухарка, – а тем более в алмазные россыпи, – прибавила она, искоса взглянув на Сару. – Мы все кое-что слыхали о них.
«Он испытал то же, что папа, – подумала Сара. – Он был болен, как папа, но не умер».
И она еще больше полюбила его. Когда ее посылали куда-нибудь вечером, она шла с радостью, надеясь, что гардины в соседнем доме еще не опущены и ей можно будет увидеть своего незнакомого друга. Когда прохожих не было, она останавливалась и желала ему спокойной ночи, как будто он мог слышать ее.
– Может быть, мысли доходят до людей, несмотря на запертые двери и окна, – тихонько говорила она. – Может быть, вам становится немножко легче, хоть вы и не знаете почему, когда я стою здесь, на холоде, и желаю вам выздороветь и быть счастливым. Мне так жаль вас! Мне бы хотелось, чтобы у вас была «маленькая хозяюшка», как у моего папы, которая ухаживала бы за вами, как я ухаживала за папой, когда у него болела голова. Я сама желала бы быть вашей «маленькой хозяюшкой». Спокойной ночи, спокойной ночи! Да хранит вас Бог!
И у самой Сары становилось после этого немножко легче на душе. Такое горячее сострадание не могло, казалось, не дойти до больного, и он должен был почувствовать его, когда сидел один в кресле около камина, опустив голову на руку и безнадежно глядя на огонь. Он, по-видимому, не только испытал много тяжелого в прошлом, но и теперь какое-то большое горе лежало у него на сердце. По крайней мере, так думала Сара.
– Его как будто что-то мучит, – говорила она себе. – Своего состояния он не потерял, болезнь его со временем пройдет, и ничто, по-видимому, не должно бы тревожить его. А между тем что-то есть.
Если что-нибудь действительно было – в кухне ничего не знали об этом, – то Сара была уверена, что это известно мистеру Монморанси. Он часто приходил к больному; миссис Монморанси и дети тоже навещали его, хотя и не так часто.
Индийский джентльмен особенно любил двух старших девочек, Дженет и Нору, которые так встревожились, когда их маленький брат Дональд дал Саре сикспенс. Дженет и Нора тоже любили больного и с удовольствием ходили к нему. Во время этих визитов дети всегда старались сидеть смирно и не шуметь, чтобы не беспокоить больного.
Дженет, как старшая, следила, чтобы это правило исполнялось. Она решала, когда можно попросить его рассказать что-нибудь об Индии; она замечала, когда он уставал, и говорила, что им пора уходить домой, а к нему посылала Рам Дасса. Дети очень любили Рам Дасса и, наверное, услыхали бы от него множество историй про Индию, если бы он умел говорить по-английски.
Дженет как-то рассказала мистеру Кэррисфарду – так звали индийского джентльмена – про «бедную-девочку-но-не-нищую». Он очень заинтересовался ею, в особенности после того, как услыхал от Рам Дасса о проделке обезьяны. Рам Дасс живо описал своему господину бедную комнату Сары – обвалившуюся штукатурку, голый пол, ржавую решетку камина, который, по-видимому, никогда не топился, и жесткую постель с полинявшим одеялом.
– Кармикел, – сказал вскоре после этого мистер Кэррисфард мистеру Монморанси. – Сколько, должно быть, бедных девочек живет по соседству на таких чердаках и спит на жестких постелях, тогда как я ворочаюсь на своих пуховых подушках. Ах, как тяготит меня это богатство, большая часть которого принадлежит не мне!
– Любезный друг, – весело сказал мистер Кармикел, – чем меньше будете вы мучить себя этим, тем будет лучше для вас. Имея даже все богатства Индии, вы были бы не в состоянии не только обогатить всех бедных, но и меблировать все чердаки.
– Как вам кажется, – тихо проговорил после небольшой паузы мистер Кэррисфард, глядя на огонь, – как вы полагаете, могла та девочка – она не выходит у меня из ума – могла она дойти до такого же положения, как бедняжка, живущая на соседнем чердаке?
Мистер Кармикел тревожно глядел на больного. Он знал, что упорная мысль об одном и том же действует очень дурно на здоровье мистера Кэррисфарда.
– Если девочка, учившаяся в школе мадам Паскаль, в Париже, действительно та, которую мы ищем, – вам нечего беспокоиться за нее, – ответил он. – Ее, как вы знаете, удочерили богатые русские, муж и жена, потому что ее очень любила их маленькая дочь, которая умерла. Других детей, по словам мадам Паскаль, у них нет.
– И она не потрудилась узнать, куда они увезли девочку! – воскликнул мистер Кэррисфард.
Мистер Кармикел пожал плечами.
– Мадам Паскаль – женщина легкомысленная и светская. Она, очевидно, была очень довольна, что может избавиться от ребенка, который после смерти отца остался без всяких средств у нее на руках. Женщин такого сорта не интересует судьба детей, не имеющих состояния. А эти богатые русские, взявшие девочку, уехали неизвестно куда.
– Но ведь вы не можете утверждать, что это та самая девочка. Вы сами говорите: «Если это она». Да и в фамилии есть разница.
– Мадам Паскаль называла ее Кэрью вместо Кру, но эта разница могла происходить просто от неправильного произношения. А все остальное полностью сходится: английский офицер, живший в Индии, отдал свою маленькую дочь в школу. Он умер скоропостижно, потеряв все свое состояние. – Мистер Кармикел задумался на минуту, как будто какая-то новая мысль пришла ему в голову, а потом спросил: – Вы знаете наверное, что девочка поступила в парижскую школу?
– Я ничего не знаю наверное, любезный друг, – с горечью ответил мистер Кэррисфард. – Я никогда не видал ни девочки, ни ее матери. Я был дружен с Ральфом Кру в школе, но потом мы не виделись до тех пор, пока не встретились в Индии. В то время я не мог думать ни о чем, кроме алмазных россыпей. Он тоже заинтересовался ими. Это было грандиозное предприятие, подававшее такие блестящие надежды, что мы совсем потеряли головы, мы редко и говорили о чем-нибудь другом. Я узнал только одно – что он отдал свою девочку в школу.
- Вековуха. Беляна из рода Рарога - Елена Геннадьевна Бабинцева - Мистика / Прочие приключения / Повести / Периодические издания / Фэнтези
- Легкие горы - Тамара Михеева - Повести
- Особые обстоятельства - Инна Рудольфовна Чеп - Детектив / Повести / Фэнтези
- Похищение алмаза - Елена Хрусталева - Повести
- Смерть секретарши - Борис Носик - Повести