Читать интересную книгу Английские корни немецкого фашизма - Мануэль Саркисянц

СВОБОДЫ АНГЛИЧАНИНА КАК ДОБРОВОЛЬНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ

Средний класс... называют у нас... филистерами... врагами детей света... Таким образом, английский варвар... несет в себе и что-то от филистера...

Мэтью Арнольд. «Культура и Анархия», 1865 г.

Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она [лишь] вынуждает скрывать их, что чрезвычайно способствует сохранению существующего порядка вещей... И ни в коем случае нельзя считать жестоким то, что социальная нетерпимость вынуждает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали.

Фицджеймс Стефен. «Свобода, равенство, братство», 1874 г.

Свободы в Британии понимались как свобода общества от власти извне, а не как свобода индивидуума от общества. Британские свободы сводились преимущественно к «добровольному подчинению отдельного человека общему благу», в соответствии с «единой волей целеустремленного... народа»[382]. Подобное устройство британского общества восхищало тех, кто в 1921 г. (после неудачи путча 1920 г.) ностальгировал по додемократической Германии. Сам Адольф Гитлер, поборник расового единства, представленного (и руководимого) волей вождя, в 1928 г. сожалел, что немецкий народ «в своей расовой разобщенности обнаруживает прискорбное отсутствие качества, которое отличает, к примеру, англичан — сплоченного единства... [как] инстинктивной наклонности»[383]. Его «бауэрн-фюрер», Вальтер Дарре, восхищался «могучими вождями» Англии и образцовым почтением англичан к вышестоящему классу — в противоположность немцам с их враждебностью к знати. Дарре сожалел об отсутствии у немцев «образцового, единого высшего слоя, на который немецкий народ смотрел бы с восхищением». «Английская культура... с готовностью подчиняется вождю [sic]», — почти в то же время отмечал берлинский англист Вильгельм Дибелиус[384].

Вильгельм Дибелиус так охарактеризовал те реалии английской жизни, которые оказали столь неизгладимое впечатление на Адольфа Гитлера, рвущегося в вожди: английская политическая культура «основана на предположении англосаксов, что вся нация будет совершенно единообразно реагировать на расхожие лозунговые понятия»[385]. А следовательно политическая культура Англии основана на свободе человека делать то, что делает каждый. Еще в 1859 г. Джон Стюарт Милль (1806—1873) отмечал, что в Англии считалось нравственным проступком не делать того, что делают все другие, а тем более — пусть даже и в сфере частной жизни — делать то, чего никто больше не делает[386]. А что принято делать и что не принято — зависело от сословия: «Свобода отдельного человека вправе проявляться лишь в пределах типа», — констатировал Вильгельм Дибелиус, говоря уже об Англии 1929 года[387]. Еще Стюарт Милль находил, что индивидуальные особенности воспринимаются в Британии почти как криминал и что, в конечном счете, в результате систематического самопринуждения неповторимость каждого отдельного человека атрофируется. Коль скоро — с кальвинистской точки зрения — человек по своей природе грешен, спасение его души предполагает, так сказать, увядание этой природы. И коль скоро угодное Богу поведение кальвинизм сводил к покорности (первоначально — Господу, потом, на практике, — избранной Богом общине), то «все то, что лежит вне круга обязанностей, есть уже грех»[388]. В том же направлении, что и кальвинистская этика, на индивида действовало и давление со стороны викторианского буржуазного общества. Джон Стюарт Милль видел в английском мещанстве некий социальный механизм, принуждающий людей к конформизму[389]. «Мы восстаем... только против проявления всякой индивидуальности», — утверждал он[390].

С другой стороны, именно добровольное подчинение нормам «обычного, принятого» — т. е. давлению общества — позволяло обходиться в Англии без полицейского государственного принуждения[391]. Это была одна из столь восхищавших Карла Петерса черт английской жизни, и он, в свою очередь, настоятельно рекомендовал немцам перенять эту традицию и использовать ее как пример для подражания. Когда («здоровое») национальное чувство оказывает на индивида социальное давление и заставляет его подчиняться порядку, нужда в государственном давлении пропадает сама собой — утверждал Карл Петерс. Для обозначения этой, так сказать, социально-исторической особенности Англии используются такие англосаксонские эвфемизмы, как «либеральное» общество и «открытое» общество, что надо понимать примерно так: «В Англии... иго (sic) общественного мнения гораздо более тягостно, иго же законодательства менее тягостно, нежели в большинстве других европейских стран»[392].

Эта особенность, затушеванная подобными эвфемизмами, сводится в Англии — в той самой Англии, которую Гитлер хотел видеть примером для подражания, — к тому, что любая попытка поставить под сомнение основы английской жизни становится чревата отторжением — утверждал Вильгельм Дибелиус. Так произошло, например, с поэтом-революционером лордом Байроном и «радикальным» атеистом, депутатом Чарлзом Брэдло[393][394]. Не желавшего подчиняться диктату группы (а если брать шире — расовому единству) изгоняли во имя безопасности этой группы[395]. Однако в Англии изгнание не влекло за собой смертной казни, а имущество «изгнанных» не отходило империи как у Гитлера.

«Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она [лишь] вынуждает скрывать их, что чрезвычайно способствует сохранению существующего порядка вещей»[396], — еще в 1874 г. заявил противник демократии из Британской Индии Джеймс Фицджеймс Стефен[397]. «Затрагивать представления, на которых держится каркас общества... опасно, это и должно быть опасным. <...> И ни в коем случае нельзя считать жестоким то обстоятельство, что социальная нетерпимость вынуждает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали», — продолжал Фицджеймс Стефен[398]. Так, беженцы из гитлеровской Германии (бредившие британской свободой) были вынуждены — ради своего блага — усвоить, что им не следует критиковать распоряжения правительства и даже «существующий в Англии порядок вещей» (а также, «разумеется», воздержаться от использования немецкого языка и чтения немецкой литературы в обществе). Чтобы свести к минимуму число тех, кто (по выражению Вильгельма Дибелиуса) «осмеливался в англосаксонском окружении быть иным, чем все прочие», достаточно было средств чисто социального давления — давления со стороны общества[399].

«Насмешка может убить; поэтому высшее общество Англии всегда использует насмешку, чтобы принудить своих собратьев соблюдать дисциплину»[400]. Поскольку эти слова принадлежат фашистскому фюреру сэру Освальду Мосли, который требовал еще более строгой дисциплины для своей более Великой Британии, их вряд ли можно считать преувеличением. Один из вдохновителей сэра Освальда Мосли (в деле создания расового единства), Бенджамин Дизраэли (премьер-министр Англии в 1868 г. и в 1874—1880 гг.) еще в 1844 г. заявил: «Возможность такой катастрофы, как превращение в посмешище, страх стать смешным — лучшая путеводная звезда, предохраняющая человека от попадания во всевозможные затруднительные положения»[401].

Ранний вдохновитель британского фашизма — не кто иной, как Томас Карлейль (1795—1881) — нарочито искажал, представляя в смешном свете, те исторические события, которые, по его мнению, не должны были произойти, но все-таки произошли. Поскольку уже накануне Французской революции фактически случилось то, что (по Карлейлю) не должно было случиться — добровольный отказ привилегированной знати от своих преимущественных прав — этот историограф, столь почитавший иерархический строй, пытается, высмеяв благородный порыв французских аристократов, снизить его историческое значение: «Власти, светские и духовные, соревнуясь в патриотическом рвении, поочередно кидают свои владения... на «алтарь Отечества» <...> задевая звезды высоко поднятыми головами»[402].

Вот показательный пример того, как «здравый смысл» (предшествовавший гитлеровскому «здоровому» национальному чувству) сделал британское общество, английскую расовую общность «тупой и бесчувственной... недоверчивой по отношению ко всем оригинальным умам», ко всему, что отклонялось от общей нормы[403]. Следствием такого запугивания общества образом «ненормального» индивида, следствием идеологии здоровой нормальности (здоровья и оздоровления «национального организма») стала фашизация буржуазного субъекта, подготовившая уничтожение «отщепенцев» при Адольфе Гитлере[404].