До этого сны Феликсу не снились вовсе. И мысли его о смерти до появления этих снов были иными. Но теперь сны рождали в нём осознание неминуемого конца и пустоты. И ещё они рождали страх, который заставлял тело реагировать на мысли о смерти неуютной скованностью, а мозг судорожно гнать их вон из головы. Страх создавал психологический барьер, подавляя неосознанное желание прикоснуться к смерти, постараться понять её.
Всякий раз, падая в бездну, он физически ощущал, как в его организме бурлят немыслимо сложные химические процессы, вызывая чувство эйфории, как при влюбленности или в минуты счастья. Падение — тот же полёт, а смерть — такой же наркотик, как и оргазм.
Сознание порождало массу вопросов: Что будет после жизни? Что ждёт его внизу? Пустота или новая раельность? Могильные черви или Вальхалла? Забытье или бессмертие?
С тех пор он стал спать крайне беспокойно, редко высыпался и почти каждую ночь просыпался по нескольку раз. И каждой ночью он умирал во сне. Всегда по-разному, но с неизменным результатом. Удар, всплеск и кошмар заканчивался так же непредсказуемо, как и начинался. Весь в холодном поту он мгновенно распахивал глаза, словно кто-то будил его, крича над ухом. Судорожно выгнув спину, он поднимал грудь как можно выше, и жадно дышал, хватая воздух пересохшими губами. Это пробуждение как откровение, до смерти пугало его. Может именно потому он и перестал бояться смерти настоящей. Более того, теперь он желал её.
«Наверняка это болезнь. И сто процентов психическая».
* * *
Сегодня полковник снова проснулся разбитым. Как и каждое утро в последнее время. Этой ночью, как множество ночей до этого, его сон опять закончился падением. Кошмары давно не пугали его, но изматывали физически. В тоже время подсознание уже не могло обойтись без них. Смерть во сне порождала в нём такой ураган эмоций, какой просто невозможно было пережить наяву. И это беспокоило его.
Лёжа на кровати, он бесцельно водил туманным взглядом по небеленому потолку. В голове крутилась бесконечная как зубная боль фраза: «Расставайся с собой легко». И раздражала не сама фраза, а то, что он не мог вспомнить, где он её слышал. Он опять задумался об отставке. Он не отдыхал много лет. Никогда не имел ни семьи, ни жены. Служба заменила ему семью, Агата заменила остальное. Отставка означала смерть, так как, уйдя со службы, он ушел бы от Агаты Грейс. Может, поэтому ему постоянно снится смерть? Без Агаты он умрет по-настоящему. Жизнь станет никчемной, не нужной. Без неё он будто гонимый отовсюду ронин — самурай, потерявший своего сюзерена — не приживется больше нигде. Поэтому об отставке и о домике на берегу океана можно забыть. Как ни банально это звучит, но только смерть сделает его свободным. Страх же, взрывающий внутри сознания адреналиновую бомбу, придавал новые силы для жизни, наполняя энергией.
«Чёрт! С этими кошмарами надо что-то делать! Это или старая контузия дает просраться, или так начинается старость. Немудрено, мне уже пятьдесят семь».
Его дед любил говорить: «Я чувствую, как отмирают клетки мозга в моей голове».
Дед часто повторял эти слова, устало опускаясь на диван, такой же старый, как и он, и приговаривал: «Этого тебе, внучек, не понять. Клетки твоего мозга молодые, и пока ещё любят размножаться». Вскоре дед умер.
«Может, пришло мое время? Что за чушь! Я силён как бык. Подтягиваюсь семнадцать раз, отжимаюсь пятьдесят. Мне даже шестидесяти нет, а ему тогда было за семьдесят! Интересно, а моим мозговым клеткам тоже пятьдесят семь или уже за семьдесят?»
Он встал с кровати и пошёл бриться.
«Я стал бояться ложиться спать», — вдруг подумал он.
Именно поэтому по вечерам всегда находил себе какое-либо занятие, лишь бы не спать. Боялся утром не проснуться, потеряться в ночных кошмарах, бестолково закончить жизнь. Равносильно, как умереть в постели от старости и простуды.
«Не в моем стиле», — усмехнулся, намыливая седую щетину.
Он как древний викинг, как буси, должен умереть в бою, с оружием в руках, защищая её, свою Агату.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Смыв остатки пены с лица, он вытер красное лицо, выключил свет и вышел из ванной комнаты. В прихожей посмотрел на часы. На всё про всё оставалось четверть часа. Он надел с вечера по-армейски отглаженные брюки, свежую, только из упаковки, белую рубашку, застегнул нагрудную кобуру и, машинально проверив большим пальцем положение предохранителя, поправил в ней графеновый армейский десятизарядный VW-9. Затем перекинул через руку серое пальто и вышел за дверь.
В подъезде воняло котами и старостью. В створке соседской двери, наглухо закрытой больше двух недель, веером торчали счета коммунальных служб. Стараясь не смотреть на разноцветные бумажки, словно скрывая свое участие в чем-то тайном и противном, он спустился в подвал.
В сыром полутемном коридоре, болтаясь на торчащем из потолка проводе, мерцала одинокая лампочка. Феликс чуть не задел её головой. Он пересёк два пролета, поднялся в соседний подъезд и через «черный ход» вышел в безлюдный переулок под холодный мартовский дождь.
Обернувшись, убедился — блондина с аккуратной испанской бородкой поблизости не было. Для Феликса с его военным и служебным опытом вычислить слежку было делом тридцати минут. Но тому, что за ним следят, он не придал большого значения. Кто бы ни был тот блондин — друг или враг, из спецотдела «Зет» или работник тайного аппарата, да кто угодно, главное — пока он не мешает Феликсу делать его работу он, Феликс, не будет мешать ему жить. Блондин, естественно, не мог быть другом, друзей у Феликса не было никогда. Он также не мог быть врагом, от врагов полковник избавлялся сразу. Он мог быть лишь претендентом на роль врага. В таком случае Феликс предпочитал ждать, пока враг не проявит свои истинные намерения. Блондин пока никаких намерений не проявлял. Как назойливая муха, кружил вокруг Феликса, но не более. Муху можно не замечать, лишь делать «обходные манёвры». Это даже поможет оставаться в форме. Но коль скоро муха станет надоедать, для этого у Феликса в нагрудной кобуре есть мухобойка.
Из переулка он вышел на оживленную улицу, направился к станции скоростных вагонов мегаполис-транса и попал в утренний час пик. Цепкий взгляд привычно отмечал серые лица прилизанных менеджеров, небрежно одетых курьеров, сонных клерков, операторов, инженеров, чиновников средней руки, спешащих выполнить свой долг. Он протиснулся в забитый до отказа вагон. Ехать нужно было до конечной.
На телемониторе над пассажирскими головами шли утренние новости. Миловидная девушка, корреспондент «Первого канала», брала интервью у пожилого человека, по видимому ученого энергетика. В нижней строке экрана краснело название сюжета «Солнечная энергия — путь в будущее».
Пожилой ученый запальчиво почти кричал в микрофон:
— Хочу заметить, что сегодня человечество производит электроэнергии в сто раз больше, чем в довоенные годы. Десять миллиардов людей уже не может представить свою жизнь без этой энергии. Совет Объединенных Территорий, по сути, совершил энергетическую революцию, превратив планету в огромную солнечную батарею. В наши дни энергия практически ничего не стоит. Вот факты и цифры. Общая площадь планеты, занимаемая солнечными батареями — 37234765780000 м»…
Пассажиры не слушали. Мысли их были, как всегда, заняты собственными проблемами. Лишь некоторые изредка поглядывали на экран.
— Теперь давайте подсчитаем… — вещал динамик. — На один квадратный метр земли приходится в среднем один киловатт солнечной энергии. КПД современной солнечной батареи составляет… — Скучные подсчеты ученого, понятные разве что таким, как он, не вдохновляли на начало дня. — Количество световых часов в сутках равна… — Кто-то, не извинившись, наступил Феликсу на ногу, — …возьмем умеренный климат, где половина дней солнечные. Соответственно, за год с квадратного метра батареи получим триста шестьдесят пять киловатт в час. В среднем за год…
Вагон остановился на очередной станции, и поток людей чуть не вынес полковника на перрон. Встречная толпа, ринувшаяся внутрь, оттеснила его в середину вагона.