двери, к которым Александр Горчаков не приблизился бы и на пушечный выстрел. Конечно, у него случались и проколы, но все же за последние полмесяца я узнал о жизни рабочего сословия куда больше, чем вообще мог бы рассказать дед.
И пришло время поделиться добытыми знаниями.
— Как ваша светлость понимает, все это, — Я подергал за воротник куртки. — Маскировка. Можно сказать, образ.
— Весьма убедительный, — фыркнул Багратион. — Настолько, что мне даже хочется поскорее выпроводить тебя вон. Особенно если ты пришел без серьезной на то причины.
После того, что я сделал во дворце Юсуповых, мне уж точно должно прощаться многое. Фактически, я в одиночку прикрыл всю Багратионову контору, прозевавшую целую толпу террористов с “глушилкой” свежего образца. Но перегибать палку все же не следовало.
— Понял. Понял. — Я поднял обе руки, демонстрируя покорность. — Перехожу к делу: с помощью этого — как ваша светлость изволили выразиться — весьма убедительного образа, мне удалось попасть туда, куда не обычно не вхожи люди нашего с вами круга. И я имел возможностью лично наблюдать…
Договорить я не успел. Баргатион чуть подался вперед, прыснул — и, не сдержавшись, расхохотался во все горло. Так громко и протяжно, что я не мгновение даже испугался — не повредился ли светлейший князь умом. Но дело, похоже, было совсем в другом.
— Саша… сукин ты сын! — Багратион вытер рукавом халата выступившие от смеха слезы. — Неделю назад один из моих филёров уверял, что видел на собрании рабочих молодого князя Горчакова… Я посоветовал бедняге попить капель.
Я тоже рассмеялся было — но тут же осекся.
Видел? На собрании народовольцев? Выходит…
— Что такое, Саша? — усмехнулся Багратион. — Думал, ты первым придумал переодеться в парня с окраины? Или что Третье отделение настолько бесполезно, что не может выследить кучку пролетариев?
Мне тут же вспомнилось, что одну весьма неприятную кучку пролетариев хваленые сыскари тайной полиции — как бы это помягче сказать — прощелкали клювом. Но вслух заявлять подобное я, конечно, не стал.
— Это все, что ты хотел рассказать?
Багратион если и не наслаждался моим унижением, то уж точно от души веселился. Обиды я, пожалуй, не чувствовал, но воспарившая куда-то в облака самоуверенность вернулась на прежний уровень — умеренно-высокий.
— Если честно — да, — вздохнул я.
— Что ж. — Багратион неторопливо опустился в кресло напротив. — Почему бы тебе не поделиться своими… умозаключениями? Раз уж ты все равно пришел.
Хотя бы не выставил за дверь. Уже неплохо — после того, как я испортил его светлости весьма… интересный вечер.
— Я видел на так уж много, — признался я. — Ни оружия, ни листовок… даже не слышал ничего такого, за что человека можно было бы судить. Наверное, они пока еще не настолько доверяют новичку.
— Неудивительно. — Багратион откинулся назад. — Каторга — не самое уютное место в Империи… А именно туда рано или поздно отправляются те, кто не умеет держать язык за зубами.
Это что намек?
— Мы просто собирались по вечерам. В подсобках на заводе, на лестнице… — продолжил вспоминать я. — Пару раз — на квартире у одного из парней. Не всегда те же самые люди — чаще разные. Играли на гитаре… пили. Разговаривали.
— О чем?
— Обо всем подряд. — Я пожал плечами. — Но рано или поздно кто-нибудь вспоминал… паршивую историю. У одного парня с Путиловского сестру изнасиловал…
— …сын графа, — кивнул Багратион. — Или мать сбил машиной пьяный аристократ. Отец потерял руку на заводе и остался без пенсии. И, разумеется, во всех случаях виновных так и не наказали.
— Вроде того, — поморщился я. — Вы что, все уже знаете?
— К сожалению, далеко не все, Саша. — Багратион опустил руки на подлокотники кресла. — Но таких мы уже арестовывали… Пятерых за полгода, кажется. Они рассказывают душещипательную историю. Разумеется, выдуманную, как и все остальное. Большинство провокаторов даже не рабочие… Потом, как правило, подключается кто-нибудь из приглашенных. И рассказывает свою.
— Тоже выдуманную? — съязвил я.
Все-таки не удержался. Не то, чтобы я успел вдоволь напитаться классовой рабочей злостью на собственное сословие — но за последние полмесяца услышал достаточно рассказов, от которых волосы на голове вставали дыбом, а руки сами сжимались в кулаки.
И явно не все из них были плодом изощренной фантазии провокаторов.
— Нет, Саша, — твердо ответил Багратион. — Большинство историй — не выдумка. В городе найдется достаточно людей, которые ненавидят Одаренных. И часто причины для ненависти… вполне понятны.
— Значит, это вы тоже знаете, — хмыкнул я. — И ничего не делаете?
— Представь себе — да, Саша. — Багратион выдержал мой гневный взгляд, не отводя глаз. — Следить за грехами аристократов — не моя работа.
— А чья же?
— Почтенных отцов и дедушек. Суда чести. — Багратион пожал плечами. — Или обычного суда. Госсовета, в конце концов — но уж точно не собственной канцелярии ее величества. Третье отделение создали уж точно не для того, чтобы карать каждого зарвавшегося князька или нечистого на руку хозяина фабрики.
— Да? Ваша светлость так в этом уверены? — огрызнулся я. — А вот мне кажется, что зарвавшиеся князьки скоро станут вопросом имперской безопасности. Если еще не стали.
На мгновение мне показалось, что Багратион просто-напросто вышвырнет меня вон… Но нет. Его светлость лишь протяжно вздохнул. Так и не отвел взгляд — но как-то отступил, будто бы даже чуть уменьшившись в кресле.
— Боюсь, в чем-то ты прав, Саша, — наконец, произнес он. — Но, как бы то ни было, сейчас пока рано об этом говорить. Нет, я не стану лицемерить и рассказывать тебе, как сыто и радостно живет простой народ. Слишком хорошо Петербург помнит бунты, которые порой приходилось усмирять силой. Они вспыхивали на окраинах, как порох — и так же быстро гасли. — Багратион возвысил голос. — Но даже сто лет назад это были уже разовые стихийные случаи! И вовсе не потому, что мои предшественники набили город полицией и жандармами. Просто у людей здесь — ты уж мне поверь, Саша — куда меньше поводов для недовольства, чем тебе могло показаться. Рабочие кружки существуют уже не первый год — но никогда из них еще не вырастали террористы-радикалы! Да чего уж там, — Багратион нервно усмехнулся, — еще совсем недавно я первым назвал бы народовольцев… безвредными мечтателями.
Не знаю, многим ли приходилось видеть верховного жандарма Империи таким — не то, чтобы растерянным, но придавленным и каким-то уставшим, будто он впервые за долгие годы действительно толком не знал, что делать. Вздумай Багратион злиться или спорить, я бы, пожалуй, только завелся еще больше. Но он признал, что может ошибаться — как самый обычный смертный.