более, что я оказался в симбиозе с ним уже весьма пожилым, много повидавшим и немало умеющим человеком, что, возможно, как-то компенсирует дурную инициативу моего юного тёзки. А что без неё не обойдётся — к гадалке не ходи. Стоило ненадолго отключиться — и вот, пожалуйста, «война в Крыму и всё в дыму». Одна радость: теперь я почти на равных со Стёпкой контролирую действия нашего общего тела. Надеюсь, когда слишком припечёт, сумею спасти нашу голову с двумя разумами, а не провалюсь снова в темноту. Откуда есть риск и не вернуться вовсе: мало ли, что с парнишкой произойти может? Здесь, на минуточку, стреляют, и не только стреляют…
И стреляют, заразы, неплохо. Это я о защитниках усадьбы, держащих оборону на втором этаже терема: из-за полуприкрытой ставни вырывается клуб порохового дыма, стоящий неподалёку дядька в тегиляе и остроконечном шлеме с криком хватается за пах и валится наземь. Чёрт, такое сейчас и лечить никто не возьмётся, да и не успеют: отсюда вижу, как хлещет кровь, мгновенно пропитывая и штаны страдальца, и землю под ним. Бр-р-р-р!
Тут же плюхаюсь на пузо, стараясь прикрыться от стрелков телом покойного Никифора. Хоть и был тот при жизни человеком неприятным, но хоть посмертно поможет и прикроет! Тем более, что у меня, то есть у Стёпки, как выясняется, всего-то оружия — кистенёк на ремешке, да источенный ножик за правой онучей. Перестрелку вести не из чего. А и была б пищаль — так из такой неподъёмнины, да ещё лёжа, попасть куда-то невозможно в принципе.
Да и не хочется мне, говоря откровенно, драться против засевших в тереме людей. Даже если это трижды поляки: в конце-то концов, они прибыли в Москву как гости, и это москвичи пришли, чтобы убивать и грабить гостей. По всем обычаям такое — большой грех. Тем более, что уж кто-кто, а я точно знаю: поляки царя не убивали, а устроили заговор его же бояре, поэтому наши действия — вдвойне подлы и несправедливы. Что хуже всего: ничего я сейчас изменить не могу, даже если вскочу и примусь уговаривать и совестить мужиков. Кто послушает пятнадцатилетнего хлопца, тем более выглядящего младше своих лет? Да никто! Вот и придётся, по заветам задорновского шпиона, «прикинуться ветошью и не отсвечивать». И при первой возможности попытаться покинуть Москву, поскольку из того немногого, что я помню о Смутном времени, особо ярко отложился рассказ о том, что ближе к концу начинающейся сейчас войны в столице был сильный голод, съели не только коней, собак и кошек, но уже не брезговали и человечиной[41]… Нет, нужно будет перебраться отсюда — хотя бы в Нижний Новгород, там Минин с князем Пожарским станут ополчение собирать, а значит, и пищи там должно будет хватать не только на солдатиков. Впрочем… В двенадцатом году тёзке уже двадцать один стукнет, так что вполне могут в армию забрать. Ну да ладно, сейчас важно тут под пулю или саблю не подставиться, а потом видно будет.
Одна из ставен верхнего этажа распахнулась и оттуда принялись размахивать длинной пикой с привязанной к ней белой, расшитой золотыми узорами, скатертью. Почти сразу открылась настежь и дверь, выходящая на высокое крыльцо. Они там что — сдаваться решили? Ой, идиоты-ы-ы… Их же сейчас озверевшие от потерь московские «патриоты-разбойнички» на бешбармак кусочками нашинкуют!
«Православные патриоты» поняли этот сигнал однозначно и, минуту спустя, толпа человек в триста или около того уже с рёвом промчалась мимо меня — оказывается, мы с покойным Перваком были почти в первых рядах нападающих! Ну, тёзка, вообще с головой не дружишь! — преодолели оставшиеся двадцать пять метров и, отпихивая один другого, попёрли по лестнице к гостеприимно распахнутой двери. Как только через перила никто не кувыркнулся, непонятно. Я предпочёл остаться в тылу: это бычьё сейчас хлопчика растопчет и не заметит. Только, оглядевшись по сторонам, предпочёл переместиться в менее простреливаемую точку, за сруб булки привратного сторожа. Хотел было зайти внутрь, но, заглянув, понял, что мне там не место: на земляном полу и единственной лавке лежали тела, а двое из давешних безместных попиков активно крестились и бубнили молитвы.
«Борцы с католическим засильем» частично уже вломились внутрь терема, частично ещё толпились на лестнице и у её подножья — и вдруг внутри строения загремели ружейные залпы, гораздо более мощные, чем прежние одиночные выстрелы пищалей, из вентиляционных продухов и дверного проёма заклубился дым и наружу принялись скатываться нападавшие: обожжённые, перепуганные, раненные и мёртвые. Они прыгали вниз с высоты второго этажа, в страхе приземляясь друг на друга, судя по крикам, не обошлось там и без переломов разной степени тяжести. Вслед за ними на крыльце, сверкая обнажёнными клинками, появились четверо мужчин: двое в русских доспехах, двое в европейских. Расшвыривая ногами трупы они несколько расчистили площадку и пока двое пластали саблями по головам и плечам не успевших ретироваться москвичей, остальные спокойно, словно в тире, открыли пальбу по толпе на лестнице из здоровенных пистолей, по несколько штук торчащих у них за широкими цветными кушаками. Вдруг один из них взглянул в сторону ворот — и мы встретились глазами. Нехорошо, как мне показалось, усмехнувшись, поляк навёл пистолет и нажал спуск. Даже с такого расстояния мне показалось, что я вижу искры от кремня и снопик пламени, вырывающийся из-под крышки пистолетной полки — и я дёрнулся, рефлекторно стараясь уклониться от выстрела. И услышал стук, с которым голова резко ударилась о бревенчатую стену.
И снова наступила темнота…
6
Дмитрий
Головы Большого, чаще именуемого Стремянным, и Сергеевского приказов — встречали наш подсократившийся отряд на полдороге к стене Деревянного города. Были они верхом в сопровождении пары конных стрельцов, вооружённых помимо сабель почему-то не пищалями и бердышами, а луками в фигурных плоских футлярах. Странно, мне отчего-то казалось, что стрелецкое войско — это поголовно пехота, а в кавалерии на Руси служат исключительно разные дворяне, казаки да какие-нибудь русскоподданные татары. Ведь были же они, раз Иван Грозный «Казань брал, Астрахань брал» и только Антон Семёныча Шпака проигнорировал? А Казань без татар — как Антарктида без пингвинов. Не бывает. Татары же — от рождения наездники. Помню, прибыло к нам в кавполк как-то пополнение с Камы — хорошо ребятки воевали, хоть и молодые все. Вот только мало кто из них уцелел. Война…
При виде стрелецких командиров я ощутил резкое раздражение вместе с чувством узнавания. Это мой «сосед», притихший было, вновь