Читать интересную книгу Опасный дневник - Александр Западов

Смоленский полк стоял в шлиссельбургском форштадте. Солдаты несли караульную службу, охраняли крепость. Мирович ходил с ними в наряд, свободные же дни лежал на постели, соображая, как разбогатеть и сделать карьеру.

Однажды Мирович узнал, что в крепости есть тайная внутренняя тюрьма и там под неусыпным надзором двух офицеров содержится император Иоанн Шестой, Иван Антонович, законный русский государь.

Этого государя, когда ему шел шестнадцатый месяц отроду, свергла с престола дочка царя Петра Алексеевича Елизавета и благополучно процарствовала двадцать лет. После нее полгода правил Петр Федорович. И теперь престол принадлежал уже третьей персоне — Екатерине Алексеевне.

Бывшему же императору Ивану Антоновичу было за двадцать лет. Всю жизнь, с тех пор, как гренадеры Елизаветы Петровны вынесли его из дворца, провел он в заключении. Сначала томили его в Риге, затем в Раненбурге, двенадцать лет под строжайшей тайной содержался он в Холмогорах, а в 1756 году был переведен в Шлиссельбург. С годами узник несколько повредился в уме. Офицеры, сторожившие Ивана Антоновича, дразнили своего арестанта — они пребывали в тюрьме неотлучно и неистово желали от него отделаться.

Екатерина пожелала видеть заключенного, нашла, что он выглядит здоровым человеком, и передала распоряжение караульным при нем офицерам Власьеву и Чекину в случае чьей-либо попытки освободить Ивана его живым не отдавать.

Он был заперт в тайной тюрьме Шлиссельбургской крепости, и само его существование составляло для Екатерины угрозу.

Мирович слыхал, как в России вступают на трон. Рота гренадер могла сменять и ставить монархов. Не пришел ли его час поправить свои дела? Чем дольше он думал, тем сильнее убеждался в том, что только освобождением Ивана он может вернуть семье былое богатство.

Надо лишь поступать смело и о задуманном не болтать.

Он сговорил помощника, да тот по несчастному случаю утонул. Приходилось выступать одному.

В ночь на пятое июля 1764 года Мирович скомандовал солдатам: «В ружье!» — и повел их на каземат Ивана Антоновича. Караульные открыли огонь. Офицеры Власьев и Чекин, услышав стрельбу, исполнили инструкцию Екатерины и закололи государя. С его смертью кончалась надоевшая им тюремная служба, и потому они поторопились с убийством.

Увидев, что Иван мертв, Мирович покорно дал себя арестовать. Ставка была бита, оставалось расплатиться по крупному счету.

На следствии выяснилось, что Мирович товарищей не имел. Освободив пленника, он привез бы его в Петербург. Что будет дальше — рисовалось ему в общих чертах: сбегутся солдаты, присягнут законному монарху Иоанну Шестому, петербургские обыватели их поддержат, и новый царь займет свое место во дворце, свободном от хозяйки, потому что Екатерина в это время находилась в Риге.

Императрицу сразу известили о бунте Мировича, и она возвратилась в Петербург, чтобы поторопить следствие и предупредить неприятные разговоры в публике и за границей.

Такова была «петербургская нелепа», как назвала Екатерина попытку Мировича произвести переворот. Что же следует сообщить о том великому князю?

Порошин сосредоточенно молчал, вспоминая обстоятельства дела и обдумывая возможный ответ. Мальчик терпеливо ждал, помаргивая рыжими ресницами.

— Взамен Тайной канцелярии у нас ничего нет, ваше высочество, — наконец сказал Порошин. — А Мирович посягал на государственную власть, злоумышлял против императрицы, вашей матушки, за что и был осужден.

3

К столу великого князя собрались, как обыкновенно, друзья Никиты Ивановича, два советника канцелярии Иностранной коллегии с дежурным переводчиком, кавалеры Павла. Кушанье готовилось на дворцовой кухне, официанты носили блюда и миски через десятки комнат, и потому за столом великого князя всегда ели холодное. Вероятно, можно было как-нибудь улучшить питание наследника, но для этого пришлось бы ломать заведенный порядок, а Панин ленился что-либо исправлять.

За супом гости великого князя разговорились об удобствах заграничной жизни. Скотину там бьют во дворах, никто того не видит, а у нас бойни стоят открыто, воняют на весь город, мясники перемараны кровью, что палачи.

— В Данциге, — сказал Петр Александрович Румянцев, — тоже чистота великая, хоть город и российский. Взять, например, мясной ряд. Разные части туши там прицепляют к крючьям, повешенным на веревке с блоками. Посмотрел кусок, не понравился — передвинь веревку, возьми другой кусок.

— Что до чистоты и опрятства касается, — заметил Порошин, — их и у нас легко завести, лишь бы смотрела полиция.

— Это так, — согласился Никита Иванович. — Но и народ приучать к порядку надобно. Полицмейстер не может своим людям на все случаи жизни дать наставления, и каждый из них должен понимать, когда хитрость и когда строгость употребить ему следует.

Александр Сергеевич Строганов лениво сказал:

— Даст ли наставления наш полицмейстер, не знаю, а что власть свою покажет, это наверное. Где ж у нас найдешь такого человека, чтобы данной ему власти во зло не употребил?

Слова Строганова рассердили великого князя.

— Что ж, сударь, — с сердцем воскликнул он, — так разве честных людей у нас вовсе нет?!

Вспышка была неожиданной и за столом на минуту воцарилось молчание. Строганов не ответил мальчику, Никита Иванович сделал вид, что разрезает мясо и не слышит, Порошин не счел удобным вмешаться.

Выручил Иван Григорьевич Чернышев.

— А вот я был в Вене, — перевел он разговор на другую тему, — там судят не по-нашему: кто украл со двора собаку или кошку — смертная тому казнь, кто лошадь уведет — лишь телесное наказание. И смотрите, как здраво рассуждают: лошадь, мол, в стойле найти и отвязать нетрудно, а кто незаметно унесет кошку, тот, конечно, в состоянии и другое что украсть. И если он, кроме кошки, ничего из дома не унес, то затем только, что украсть там было нечего.

— Воровства много за границей, больше, чем у нас, — тотчас откликнулся Никита Иванович. — Живем здесь весьма оплошно и открыто. Если бы мы на такой манер в других землях жили, давно бы у нас все перекрали и самих перерезали. Ворота не запираем, заборы — одна видимость.

— Отчего ж нас не режут? — спросил Павел. Тон вопроса был дерзким.

— Наш народ добродушный и основательный, — ответил Румянцев. — Душегубство не в его свойствах, и с ним жить безопасно.

— Поверьте мне, — опять вмешался Строганов, — что это не добродушие, а глупость. Наш народ таков, каким мы хотим, чтобы он был. Так нам удобнее.

Павел сердито посмотрел на Строганова.

— Разве ж это худо? — быстро заговорил он. — Чем плохо, что наш народ таков, каким хочешь, чтобы он был? В этом, кажется мне, дурного еще нет. А если так, все зависит только от того, чтобы те хороши были, кому хотеть надобно, каким должен быть народ.

Иван Григорьевич одобрительно покивал головой. Строганов пожелал поправить свою ошибку и заговорил о другом.

— Вы заметили, Никита Иванович, — сказал он, — как нынче придворные маскарады стали бедны? Если они и дальше так скаредно содержаться будут, то не многих станут собирать. Стола нет, пить не допросишься, в карты не играют.

— Справедливый укор, — сказал Никита Иванович. — По мне лучше уж совсем не давать при дворе маскарадов, чем давать их с такой экономией.

— А если кушанье и вина гостям ставить, — сказал задумчиво Строганов, — так, пожалуй, очень много изойдет: у нас на даровое падки.

Порошин с негодованием посмотрел на говорившего. Он знал, что такие как бы сделанные вскользь замечания влияют на великого князя едва ли не сильней, чем прямые укоризны, и в данном случае способны поселить в нем худую идею о характере общества, ибо в маскарадах бывали гости разных званий и даже кое-кто из купечества. Кажется, на этот раз и Никита Иванович посчитал нужным вспомнить свои обязанности воспитателя и слегка поправить собеседника.

— Где для публики устраиваются увеселения, — молвил он, — как там не быть издержкам? Непременно будут, и немалые. А если бояться, что много припасов и денег изойдет, лучше ничего и не устраивать.

— Я тоже так думаю, Никита Иванович, — ответил Строганов, — и сам ничего устраивать не стану. Да и не только я таких мыслей. Посмотрите кругом — все боятся лишний рубль на свое удовольствие истратить, а стараются, как бы поэкономнее прожить. В нынешних маскарадах богатых костюмов не бывает, заметили? Из этого вкуса совсем уже вышли. Кроме простых домино и капуцинского платья, почти не видно других.

— Да, в прежние годы куда роскошнее бывали маски, — согласился Никита Иванович. — Помню, во время свадьбы принцессы Анны Леопольдовны — да тому никак, почитай, уже лет с двадцать пять стукнуло? — вдруг удивился он, — горный генерал-директор Шомберг для маскарада сшил себе костюм гусара и украсил его бриллиантами полтораста тысяч рублей ценою. В Москве у своего двора этот Шомберг для иллюминации сделал превысокую гору, и на ней все горные работы представлены были. Да разве он один не жалел издержек? Все друг друга старались в расходах обогнать. Одной милостыни бедным, говорили, на два миллиона роздано было.