Не было бы преувеличением сказать, что в то утро Стелле Лэвери казалось, что она вот-вот лопнет от счастья, что у нее сейчас остановится сердце, устав гнать по жилам кровь, кипящую от осознания, что ее честолюбивым замыслам все-таки суждено осуществиться. Было бы неверно сказать, что она с радостью отдала бы дочь наследнику маркиза, если бы он ей действительно не понравился, вот только он физически не мог ей не понравиться, разве что бросился бы на нее с ножом. Честно говоря, не думаю, что она вообще задумывалась о Чарльзе как таковом. Он был приятный малый, неплохо воспитан и не урод, вот и все, так сказать, что она знала, и больше она ничего знать не желала. Разве еще – что завтра ее дочь станет графиней Бротон.
Стеллу слегка раздражало, что Эдит не станет графиней Бротонской, что, по ее мнению, звучало бы романтичнее, и какая досада, что первый из Бротонов, получив графский титул, не попросил еще и немножко подправить ему фамилию. В конце концов, Чолмондли поступили именно так, когда им вручали титулы, и Болфуры тоже. Конечно, существовала на земле деревушка Чолмондлеи, а где-то в Шотландии – Болфур, но разве не нашлось бы места под названием Бротон? Где-нибудь оно обязательно должно быть? Но все-таки, признавая, что всего сразу не получишь, она привыкла и к этой форме, и теперь получала немало удовольствия, поправляя знакомых. В конце концов благословенное благородное окончание рано или поздно тоже достанется ее дочери, вместе с титулом маркизы.
– Доброе утро, дорогая, – прошептала она, вкладывая в эти слова, как ей казалось, бесконечную нежность.
Она понимала, что в эту минуту ей надлежит испытывать грусть от того, что приходится отрывать от сердца единственное дитя и отдавать чужим людям. Но факт оставался фактом, несмотря на глубокую и искреннюю радость, которую Эдит дарила матери все эти годы, сегодня миссис Лэвери была вне себя от счастья. Как говорится, взамен дочери она получала сына, но не только – ей доставалось совершенно новое (как она это видела) положение среди небесных тел. Ворота, не менее ржавые, чем ворота Хэм-Хауса, запертые со дня отъезда последнего из Стюартов, теперь распахивались перед ней повсюду. Или так ей казалось. Стелла Лэвери не была круглой дурой. Она прекрасно понимала, что только от нее зависит, сможет ли она добиться успеха при помощи этой новой возможности, удастся ли ей понравиться хотя бы некоторым из тех, с кем ей предстояло познакомиться, и особенно леди Акфильд, – так, чтобы они сами захотели ее дружбы. Тогда она сможет стать для Эдит преимуществом, а не оставаться (как она неохотно была вынуждена втайне себе признаться) ее долговым обязательством. И она была достаточно умна, чтобы не торопиться. Мягко, ненавязчиво следует вытащить на поверхность общие интересы, брать и давать почитать книги, обмениваться адресами портных. В то головокружительное утро в ее воображении один за другим возникали ослепительные образы, голографические картинки элегантных удовольствий, где они вместе с леди Акфильд принимались за легкий ланч, затем спешили к модистке, натягивая длинные перчатки и подавая знак таксисту…
– Доброе утро, мамочка, – Эдит уже привыкла к мечтательной задумчивости, из которой ее мать теперь почти не выходила. Ее не раздражало, что мать получает такое удовольствия от этой свадьбы, она только надеялась, что это не была основная причина, подталкивающая ее в стремнину, которая – Эдит это чувствовала – несла ее, стремительно кружа, к графскому титулу. – Как погода? Дождя нет?
– Нет, погода чудесная. Но нам совершенно некуда спешить. Сейчас всего половина девятого. Парикмахер приедет в десять, затем у нас будет целых два часа, а потом нам надо быть в Сент-Маргаретс. Я приготовлю тебе что-нибудь на завтрак, пока ты принимаешь ванну, и на твоем месте я надела бы трусики и накинула только халат. Можешь так и ходить, пока все не будет готово.
– Я не то чтобы умираю от голода.
– Съешь хоть что-нибудь. Иначе тебе станет плохо.
Эдит кивнула и медленно встала с кровати, попивая чай. Это был один из тех моментов, когда она остро чувствовала каждое движение своего тела, даже мышцы лица. Каждое слово, казалось, появлялось откуда угодно, только не из ее головы. Она чувствовала себя будто под наркозом, но при этом ей было светло и хорошо, и спать совсем не хотелось. Нет, не под наркозом, в оцепенении – или даже в гипнотическом трансе. «А не под гипнозом ли я? – подумала она. – Может быть, меня заворожили все бесспорные ценности, которые я впитала с молоком матери? Утратила ли я себя в честолюбивых целях других людей?» Но потом она подумала о Чарльзе, он хороший человек и любит ее; он к этому времени ей уже очень даже нравился. Она подумала о Бротоне и Фелтхэме, втором поместье семьи, в Норфолке. А больше всего она думала о квартире, где сейчас стояла, и о работе в агентстве по недвижимости на Милнер-стрит, о возможностях, которые открывала перед ней одна жизнь, и об упущенных или недостойных упоминания возможностях другой, и с этими мыслями она выпрямилась и, высоко подняв голову, зашагала в ванную. Отец как раз выходил оттуда. Он улыбнулся ей довольно грустно.
– Все хорошо, принцесса? – спросил он, и она поняла, не успел он договорить, что ему скорее всего придется перестать называть ее этим прозвищем, потому что это так провинциально, и приняла твердое решение, что ни за что не даст ему перестать называть ее принцессой. И нарушила его почти сразу.
– Чудесно. Ты как?
– Чудесно.
Свадьба должна была обойтись Кеннету Лэвери в целое состояние, хотя и меньше, чем могла бы, так как леди Акфильд получила разрешение провести прием во дворце Сент-Джеймс. И несмотря на это, и даже именно поэтому Стелла и Кеннет решили, что все остальное они непременно оплатят сами. Они даже отказались от современного и совершенно лишенного очарования обычая, когда ожидается, что родители подружек невесты сами оплатят платья своих дочерей. В конце концов, Эдит – их единственная дочь, и они хотели, чтобы не возникло и тени подозрения, что ее семья не может позволить себе заплатить за ее путь наверх. Миссис Лэвери, которая жила будто по сюжету романа Барбары Картланд, даже задумалась, не полагается ли им отписать дочери какое-нибудь приданое, но хотя ее муж и затрагивал эту тему с леди Акфильд, его не поддержали. Вероятно, из-за того, что Акфильдам не хотелось впутываться ни в какие связанные с этим юридические нюансы. В конце концов, как заметила леди Акфильд, мужу перед сном в наши дни нельзя быть полностью уверенным, что брак – это на веки вечные. Эдит была благодарна родителям, что они заботятся, чтобы она могла войти в Бротон-Холл с высоко поднятой головой, но чувствовала, что кроме этого есть еще миллионы нитей, которые тянут ее к земле, как Гулливера.