Нет, я боялась не Далии, я боялась себя рядом с ней. Себя такой, какой была только что.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДАЛИЯ И ЛОРИЭЛЬ
Я ехала, не спеша, отпустив поводья. В лагерь возвращаться не хотелось. Обход территории вдоль кромки леса ничего не дал – ни один обоз не проезжал здесь за последние сутки. Я осталась следить за дорогой. Дозор Лассара объезжает все окрестные дороги раз в сутки. Боятся твари. Знают, что мы скоро придем. Мы ждали Рейна уже несколько дней, без него двигаться в центр было совершенно бесполезно. А он решил вначале наведаться в Нахадас. Все из-за проклятой красноволосой суки, которая приворожила его к себе неизвестно чем. Как кость в горле застряла, как заноза железная глубоко под кожей. Сейчас бы уже были в городе, так нет – он вначале к ней! Итак постоянно все замыкается на ней. Я ее ненавидела…наши родители из-за нее погибли. Кто знает, как бы все обернулось, будь в ту ночь Рейн рядом с отцом. Когда из Туарна уезжала, он все еще со мной не разговаривал. И, Саанан его раздери, я понять не могла, почему он взъелся на Лори. Он считал, что она моя любовница…но на самом деле после того единственного раза между нами больше ничего не было. А то, что она всегда была рядом со мной, говорило лишь о том, что так я могла обеспечить ее безопасность. Пока не стало совершенно невыносимым находиться рядом с ней так близко, и я не отдалилась настолько, чтобы этот соблазн не маячил у меня перед носом.
Последнее время мне было все тяжелее и тяжелее смотреть на нее, видеть призыв в прозрачно-карих глазах, то светлых, то непомерно темных. Две заводи с осенними листьями, колыхающимися на поверхности опасной бездны с коварным течением. То золотистые, то насыщенно коричневые, бархатные.
Как же это невыносимо – видеть в них боль и непонимание, отталкивать снова и снова, когда хочется сдавить до хруста и не разжимать рук никогда. Избегать и ранить циничностью, держать в рамках и подальше от себя. Смотреть на нее изо дня в день и с ума сходить от желания касаться шелковистых волос, втягивать запах бархатной кожи, жадно, исступленно целовать ее губы и пожирать рваное дыхание, слушать, как растягивает мое имя с лассарским акцентом, видеть, как смотрит на меня. Никто и никогда не смотрел именно вот так. Словно я центр ее вселенной, источник боли и счастья. И меня тянет послать к Саанану клятву, данную себе, послать туда и Рейна, и всех других, кто осудил бы нас с ней. Да, вот так устроен мир: убивать детей, насиловать женщин, вспарывать им животы и отрезать головы, жечь и сажать на кол…все это – в порядке вещей, является неотъемлемой частью нашей повседневности и даже грехом-то не является, если ты на чужую землю войной пришел. А вот любовь однополая – это уже грех смертный. Ересь, скверна и мерзота. Признак связи с Саананом и одержимости им. В Лассаре нас бы ждала смертная казнь. Но мне было плевать…я привыкла делать то, что я хочу, и чужое мнение вертела на кончике своего меча вместе с языком того, кто его пытается мне навязать.
Только в голове постоянно пульсирует голос проклятой уродливой мадоры.
"- Смерть ты ей принесешь. Смееерть. Подальше держись...если любишь. Тени вокруг вас кроваво-красные.
- Молчи старая, я сумею ее защитить даже от самого Саанана!
- А от себя? От себя тоже сможешь? Ты убьешь ее. Тыыыы...
- Бред! Молчи, тварь! Ты нарочно мне это говоришь, язык отрежу суке!
Схватить за жесткую засаленную седую шевелюру и в воздух на одной руке поднять. Глаза твари сверкают разноцветными огнями, как в топи болотной морок. Уродливая настолько, что от омерзения мурашки по спине волнами. Убить хочется, раздавить, как гниль последнюю. Только Рейну нужна она. И я не посмею тронуть его провидицу...которая может вовсе и не провидица, а шарлатанка!
- Сивар всего лишь картинки видит...Сивар может и ошибаться. Дело Сивар – предупредить беду и помочь".
Трусливая лицемерная погань. Специально гадость сказала, а теперь шкуру свою вонючую спасает. Но с того момента как отрезало. Права она в чем-то, ведьма проклятая. У Лори будущее впереди, она из знатного рода. Замуж ей надо и детей рожать. А что я могу ей предложить? Связь позорную, седло и вечную дорогу? Проклятия людей?
И я дамасом заливалась изо дня в день. Девок в шатер таскала, и ни хрена не возбуждают меня. Ни с одной кончить не могу. Только она перед глазами.
Отселила ее. А как увижу, и сердце выворачивает так, что выть хочется. Мужики наши пронюхали, что не с ней я, и начали заигрывать, а меня от ревности дикой так ведет, что пару раз срывалась и полосовала слишком настырных. Вот и не хотелось ехать...знала, что там костер развели, ужинают наши. И она сидит у огня, волосы ее шелковые снегом припорошены ... в любой момент моей может стать, а я запрещаю себе, и от запрета этого с ума схожу. И снова мне воевать с собой насмерть. Пальцы сжимать до хруста, пить, а потом растирать себя между ног, представляя...о да...всего лишь ее маленькие груди с острыми сосками.
Конь сам дорогу к лагерю нашел, а я вдруг заметила вдалеке между деревьями чью-то фигуру... и сердце несколько раз болезненно дернулось. Оно сразу узнало. ОНА ждет. Вышла навстречу...
***
Одному Иллину известно, почему я всё ещё стояла на тропе, ведущей в наш лагерь, и, слушая заунывный вой ветра, ждала, стискивая окоченевшие пальцы. Странно, я чувствовала холод, но шёл он не снаружи, а изнутри. Оттуда, где с каждой пройденной минутой ожидания обрывалась надежда. Глупая, такая глупая - стоять тут и покорно ждать, когда появится Дали, ушедшая в разведку еще утром. Стоять и смотреть, как скрывают облака последние лучи солнца, а её всё нет и нет. Разведка. Кто знает, куда она отправилась после нее? Разве отчитывается кому-то Дали дес Даал, предводительница разбойников? О, я даже мечтать о подобном не смела. Мои грёзы...за короткий период я поняла, что они приносят только несчастья, а не радость, и научилась скрывать их даже от себя самой. Да и не распространялись они так далеко.
Но касались её. Да простит меня Иллин, сейчас – только её. Тягучие, фантастические, эти грёзы приходили каждую ночь, чтобы жестоко прерваться с первыми лучами солнца, пробивавшимися сквозь отверстия в моей новой палатке...в палатке, в которую Дали отправила меня. Вышвырнула, да, скорее, вышвырнула, из той, нашей общей. Иначе как можно назвать, когда вы обнаруживаете свои нехитрые пожитки собранными в небольшую котомку на земле у выхода из шатра. И ведь она даже не стала объяснять ничего. Да и зачем что-то говорить, если в эту же ночь Дали демонстративно танцевала и целовалась с одной из женщин. Одной из своих любовниц. Смешно...совсем недавно такая картина вызывала у меня лишь непонимание и осуждение, а сейчас...сейчас я сходила с ума от желания оказаться на их месте. На месте любой из тех, кого она тянула за собой в нашу...нет, теперь уже в свою палатку. Сейчас я знала, не просто догадывалась, а понимала, что именно получали эти девушки. Понимала и ненавидела за это их. И её.
Но ведь и я не спросила. Ни разу. Гордая слишком, чтобы вымаливать внимание, просить дать ответы ту, которая за последние дни ни разу даже не взглянула на меня.
Вот только гордость эта подтачивалась изнутри ревностью. Страшной, чёрной ревностью, расползавшейся в душе тёмным пятном и ржавыми когтями полосовавшей душу на части. Каждый день молчания как очередная вечность, пока не поняла, что однажды эта вечность может окончиться. Однажды Дали может не вернуться. И тогда я буду ненавидеть уже себя.
И я решила, что получу ответы на свои вопросы, даже если ради этого придется стоять на пронизывающем ветру всю ночь напролёт.
А потом увидела её на лошади верхом, и всё остальное перестало иметь значение. Волосы тёмные, собранные в хвост, покачиваются в такт ходу лошади, длинные пальцы поводья крепко сжимают. И непрошеным воспоминанием то, каково ощущать эти пальцы...о, Иллин...