неуверенно ступила на обочину. Она стояла спиной ко мне и будто бы что-то выглядывала в темном тихом поле. Она боялась тьмы, что ожидала нас впереди, и лишь на жалкую долю времени Бояна решилась мне это показать:
– Я рада, что ты так поступил. Я не люблю излишней жестокости, но кроме тебя никому в этом не сознаюсь, – как ценно для терпящего бедствия в любовной пучине человеку сказать, что он один из немногих, выделить его из общей массы, подарить надежду, буквально зажечь маяк, свет которого озарит сердце.
– Бояна! Что это было, черт возьми? – мы стояли одни на пустынной дороге по среди Галактики, вокруг которой хороводом кружат жизнь и смерть.
– Нам нужно было проверить узнает ли тебя кардинал или нет? – она наконец-то повернулась ко мне лицом, воинственным, но отнюдь не злостным, скорее в нем читалась справедливость. – И, конечно же, спасти ребенка…
– Вот это да-а-а-а. Кардинал? Надо же, как вы высоко берете, – в тот же момент я возненавидел себя за неуместную иронию.
– Его зовут Уве Кюнненг, он входит в консисторию и в состав… – она осеклась и продолжила уже следующее предложение, – мы сделали нечто ужасное, не спорю, но тем самым мы предотвратили куда более ужасные вещи. Жизнь она как копилка, так говорил мне отец в детстве. Чуть ли не единственное о нем воспоминание… – девушка засмущалась. Даже Бояна не чужда к таким чувствам, пускай и пытается это скрыть, – в эту копилку влезет либо множество мелких неприятностей, либо одна большая по-настоящему страшная катастрофа. Что-то вроде «хуже уже не будет». Глупо, конечно, но меня это правда успокаивало, – ее ухмылка отдавала нежными воспоминаниями с той поры, когда жизнь кажется подарком судьбы, а не печкой для обжига.
– Что может быть хуже избиения мужчины в возрасте по его гениталиям?
– Изнасилование ребенка… – Рябь по всему телу тремя силовыми волнами друг за другом пронеслась со скоростью отрицания здравого смысла. Второй раз за вечер я услышал то, что в нормальном мире человек вообще не должен слышать никогда.
– Это ведь просто слова. Должны быть доказательства? – просто попытка оттянуть время, чтобы каждое слово взвесить и оценить результат.
– Подождал бы минут 15 и получил бы их! – слова со скрежетом пролезали через стиснутые зубы, – ты – свои доказательства, а ребенок –разрушенную жизнь! – она помолчала совсем немного и добавила, – ряса на плечах не делает человека святым. Слишком сильны мы привязаны к внешней оболочке человека, к его статусу, к должности и совсем забыли, что нужно заглянуть во внутрь, прямиком в душу.
Бояна достала из кармана небольшой телефон вроде того, что был у меня, пока она не выбросила его в море, и метнула мне его в руки.
–Посмотри сам.
Я зашел в галерею, где хранилось 42 фотографии непристойного содержания. Происходящее в каюте на борту яхты давало исчерпывающий ответ на вопрос, что кардинал делал так далеко от Ватикана и так близко к неприметному печально известному в определенных кругах причалу. То, что было запечатлено на фото, видимо, с помощью какой-то скрытой аппаратуры, не имело объяснений. Отвращение, негодование и яростный гнев вскружили голову и самым быстрым темпом развили культ мщения. Подонки, подобно этому, должны страдать в свои мучительно долгие последние дни жизни. Их вина была не только в посягательстве на особо важную хрупкую святыню –детское счастье, но и в большей степени в том, что они, будучи защитниками духовности сами же ее отвергают, извращают ее значение в усладу своего морального уродства. Довольное лицо похотливого педофила и сложенные брови в молящийся облик с трудом сопоставимы, с таким же трудом, как излечить открытую гноящуюся детскую рану, которой суждено кровоточить на протяжении всей оставшейся покалеченной жизни. Всегда будучи далеким от церковных догм, я даже не предполагал, насколько ближе я был к Богу, чем эти отпрыски тьмы, что воспевали его. Словно грязь проникла под ногти, а мне нечем было ее достать. Я даже не мог представить, что совсем недавно эту самую грязь с отравляющим смрадом можно было задавить собственными ногами, но я побоялся испачкаться. Правда в том, что мы все соучастники. Все, кто молчит, делает вид, что не заметил, все кто что-то знает, но из-за страха отрицает жестокую реальность. Все мы, кто не желает с этим бороться, потому что его это никак не касается. Все те, кто считает, что лучше сладко врать себе, нежели уколоться об правду. Я побоялся себе в этом признаться, но настала пора почувствовать значение слова «мужество». И я сделал это, подавил в себе жалость, которой был наполнен час назад. Мне это было необходимо, чтобы больше не сходить с пути праведного суда. Огонь ярости возгорается от одной искры, но потушить его удастся только болью. Чужой болью. Той, что рождена справедливостью. Жесткой, но необходимой. Ох, как я желал его потушить…
– Почему вы не наказали его прям там на яхте? Зачем было ждать и снимать весь процесс? – меня трясло. Я требовал ответа на каждый вопрос, – почему? Черт возьми, зачем?
– Нельзя было подставляться раньше времени нашим агентам. Они работали скрытно. Были напарниками. Мы хотели принести неопровержимые доказательства, прям на подносе подали копам, но им было куда интересней, как это кто-то ведет скрытую съемку на борту чьей-то собственности, представляешь? Цирк уродов! – Бояна села прям на пустынную дорогу.
Я уселся рядом с ней.
– Им все-равно, Данил! Джон, наш человек, – что-то в ее груди сжимало сердце, когда она произносила это имя, – лучший из нас. Он решился отнести фото в участок, после чего был задержан, а через 3 часа он якобы спровоцировал всех бедолаг за решеткой и получил «по заслугам», как выразились ублюдки в форме, – ей тяжело было продолжать, – уже как полгода Джон пускает слюни на подбородок. – Девушка опустила голову и сжалась в маленький комочек. Мне было больно видеть ее такой.
Даже не верится, что хрупкое женское тело принадлежит такому воинственному раненому сердцу. Ее всхлипывания прорывались наружу через твердую стену сильного персонажа. Иголки, которыми она усердно покрывала себя как дикобраз, вдруг обмякли, стали мягкими и хрупкими, нужно предельно осторожно дотронуться ладонью, чтобы их не сломать. А расправленные, готовые к немедленной схватке, плечи, вдруг опустились и сжались. Она хотела казаться как можно меньше, чтобы большие грозные тучи даже не заметили ее и прошли мимо. Я нелепо приобнял ее и неожиданно для самого себя дикая кошка поддалась на нежность и ласку. Бояна уперлась мне в грудь лицом и без единого слова рассказала, как