* *
— Пап, что это? — дочь подняла голову, прислушиваясь.
Я помогаю Нагме с Корнеем, который засопливил, — тяжёлая влажная дневная жара сменяется здесь холодным ночным ветром с моря, и с непривычки легко простудиться. Ничего страшного, ерунда, но она довольно тревожная мать.
— Стреляют, — ответил я удивлённо. — Может, туземцы решили нас пощупать?
Однако пальба в ночи нарастает, явно превышая по интенсивности отражение единичной диверсионной вылазки, которые тут случаются. В коридоре броневагона затопали, и я выглянул. В дверь моего походного кабинета уже колотит вестовой, но, замечая меня, поворачивается и кричит: «Киндурцы нас предали!»
По бронепоезду разносятся колокола громкого боя, грохочут сапоги разбегающихся по местам боевых расчетов, мигает и переходит в тревожный режим освещение — электричество переключили на прожектора, кочегары разводят пары. Наша «Катрин» готовится драться или драпать, по обстановке.
— Что происходит, пап?
— Пока не понял, но зря ты не уехала в столицу, как собиралась.
— Я чувствую себя в большей безопасности под обстрелом с тобой, чем во дворце без тебя, — отмахивается Нагма. — Ты нас вытащишь, я знаю.
В артиллерийском вагоне выстрелили пушки, загрохотали пулемёты с платформ, и Корней испуганно заревел.
— Иди, пап, спасай нас, я справлюсь, — поворачивается к нему дочь. — А ну, кто тут у нас такой горластый? Кто успел позабыть звук прогресса?
* * *
Ни тогда, ни потом мы не смогли понять, какая вожжа попала под хвост киндурцам. Порток высказывал гипотезу, что их разведке вбросили дезинформацию, будто мы хотим захватить весь юго-восток и ни с кем не делиться. Но это ничего, на самом деле, не объяснило. Разведка у них, и правда, была «детский сад, штаны на лямках», и скормить ей любое фуфло проблемы не составляло, мы и сами тут не без греха, признаться. Но чего они хотели добиться, атаковав в ночи наш гарнизон? Силы на суше были примерно равны, и за счёт внезапности нападения у них были шансы нас разгромить… Допустим. А потом-то что? Киндур располагал лишь десантом, подкрепление к нему пришлось бы везти морем под огнём нарнийских канонерок, а у нас была двупутная железка, по которой мы за три дня могли забросить целый ударный корпус. Может быть, они рассчитывали, что туземцы поддержат бывшую метрополию, спеша упасть обратно в её отеческие объятия? Понятия не имею. Потом стало как-то не до выяснений. Но тогда они даже первоначальной задачи не потянули — гарнизон поднялся по тревоге моментально, бронепоезд накрыл наступающих огнём, сбив первоначальный порыв. А потом с моря поддержали пушки канонерок, и когда завели и раскочегарили танки, шансов у них не осталось вовсе. Десантная бригада Киндура была уничтожена почти полностью, выжившие сбежали в джунгли, где их, надо полагать, дорезали местные. Среди немногих пленных не оказалось ни одного офицера, так что никаких объяснений мы не получили.
Отбив длинную шифрованную телеграмму в столицу, я успел получить в ответ два сообщения. Первое гласило, что Киндур и Багратия официально объявили войну не только Меровии (что было понятно), но и друг другу, что отдавало уже полным безумием. Где они воевать-то собрались? Второе было несколько менее шокирующим — Калания напала на Лоэцию. Это тоже было фантастически глупо — имея сто метров границы по высокогорному перевалу, воевать невозможно чисто геометрически, но от Калании никто вменяемого поведения и не ожидал.
— Может, они сразу в плен сдадутся? — растерянно ржёт Порток. — В надежде, что в плену лучше кормят?
Мы переглядываемся и видим друг у друга в глазах одинаковое непонимание происходящего. Еще вчера всё шло по нашему плану, и мы наконец-то изящно вращали этот мир на чём могли, а теперь творится какая-то непонятная хрень, и мы понятия не имеем, что с этим делать.
Мы ждали ответа на наши депеши, но телеграф молчал,
— Надо разбегаться по столицам, — предложил Порток. — Ты в свою, я в свою. Хрен с ним, с юго-востоком, потом дозавоюем. Сейчас на тебя Багратия попрёт, да и мой Кэр-Паравэль могут опять попробовать сжечь, флот-то весь тут.
— Согласен, — кивнул я, — надо разбираться, что происходит. А то отсюда ни черта непонятно.
Телеграфный аппарат в штабном вагоне застрекотал, выплёвывая ленту. Телеграфист быстро пишет расшифровку, и я вижу, как поднимаются его брови, сдвигая на затылок фуражку.
— Из Претории, Ваше Высочество! — подает он мне с поклоном листок.
— Там-то что стряслось? — удивляется Порток. — Самый же центр страны…
«Тоннель взорван тчк диверсия тчк предпл калания тчк связи севером нет».
— Да какого хрена! — взрываюсь я, и побледневший телеграфист пытается спрятаться за своим аппаратом.
А в голове только одно: «Катрин! Моя Катрин осталась с той стороны!»
* * *
В тоннеле, как выяснилось позже, когда мы с Нагмой прибыли на бронепоезде в Преторию, взорвали поезд. Он вёз снаряды и хорошо охранялся, но в ущелье его атаковал невесть как пробравшийся туда отряд каланийских диверсантов. Они загнали состав в северную часть тоннеля и подорвали, причём, похоже, вместе с собой. Это рассказал успевший незаметно спрыгнуть в кусты помощник машиниста.
Тоннель был под надёжной охраной, но никто не ожидал атаки изнутри, на перегоне между его частями. Считалось, что в ущелье никак иначе не попасть, но, видимо, как-то исхитрились. Теперь между Югом и Севером нет ни сообщения, ни связи, а значит, Катрин осталась там одна с двумя детьми и войной на два фронта.
— Не бойся за неё, — утешает меня Нагма. — Катька шесть лет без тебя страной рулила. Сейчас расслабилась, конечно, но ничего, вспомнит молодость. Верь в неё, она справится.
— Я верю, но…
— Брось, пап, не изводись. У тебя такой вид, как