Оставшиеся минуты до захода солнца мы медленно прогуливались по садам — Мораг и мистер Эшфорд, Хестер, мистер Фицджеральд и я. Цветы и недавно скошенная трава пахли одуряюще сладко. Все мы, казалось, исчерпали светскую беседу.
Затем стемнело, и мы последовали за остальными участниками вечеринки в широкую главную дверь гасиенды.
Мы сразу попали в огромный, но уже переполненный внутренний двор. Снова из скульптурной группы бил тройной фонтан. Мягкие цветные фонарики были скрыты в кованом железном узоре балкона, среди цветов. В дальней стороне индейцы в традиционных костюмах различных деревень пекли еду на плоских круглых камнях. Среди толпы кружили официанты в испанских костюмах с высокими каблуками, узкими черными брюками, поясами и театральными бородами. Они держали над головой серебряные подносы с горячими пряными блюдами и с низкими поклонами в духе дона Рамона предлагали гостям их отведать. По сравнению с низкорослыми индейцами официанты казались очень красивыми и высокими, похожими на родственников дона Рамона той гордой испанской статью и кошачьей грацией, с которой они сновали среди людей.
На мгновение я осталась одна. Мораг и мистер Эшфорд ушли поговорить с владельцем насчет danzas campestres, которые должны последовать за барбекю. Хестер и мистер Фицджеральд вернулись в ароматную темноту сада. Кроме жены военного атташе вдалеке, я не видела ни одного знакомого лица.
— Сеньорита… — Сначала я подумала, что голос мне знаком. Но английский был так неуверен. — Разрешите покорнейше предложить… немного этого очень сочного блюда…
Я посмотрела на официанта, великолепного в испанском костюме, с темными глазами и улыбкой за театральной бородой и усами. В их тающих глубинах светился заговорщический блеск.
— Выглядит очень неплохо, — сказала я, осторожно трогая вилкой несладкую смесь на тарелке, которую он мне подал.
— На вкус тоже. Приготовлено из рыбы, пойманной в синих водах озера Титикака. И она называется…
— Да?
— Ах, не знаю ее английского имени, сеньорита.
— Но я знаю ваше, верно, дон Рамон?
— Возможно, сеньорита. — Официант улыбнулся в большую черную ватную бороду.
Я хотела спросить дона Района, по собственной ли воле он расхаживает по гасиенде неузнанным. Но что-то сказало мне, что нет. И, в любом случае, я заметила, что ко мне самоотверженно пробивается мистер Эшфорд, поэтому просто сказала с улыбкой:
— Сколько усилий только ради барбекю.
Дон Рамон удивил меня страстностью, с которой внезапно наклонился и шепнул мне на ухо:
— Ничтожно мало, когда это означает, что я увижу любимую женщину.
Danzas campestres начались в девять. Я наблюдала за ними вместе с мистером Эшфордом. Когда в ночном небосводе над внутренним двором появились звезды, на балконе грянул оркестр. Из-под сводчатого прохода выбежала самая невероятная пара танцоров в масках — мужчина, одетый полосатым котом, преследовал девушку в длинной белой хлопковой блузе и странном льняном парике с косичками. У обоих по огромной корзине, а человек-кот размахивал длинным кнутом.
Девушка изящно семенила по полу, за ней длинными прыжками следовал человек-кот. Сделав круг, они остановились в противоположных сторонах, поставили корзины и сняли крышки. Из корзин они вытряхнули ворох одинаковых аляповатых костюмов. Потом стали раздавать эти костюмы гостям и официантам, девушка в льняном парике — женщинам, а человек-кот — мужчинам.
— Сейчас мы должны делать то же, что и танцоры, — сказал мистер Эшфорд. — Чарагвайцы — большие любители маскарадов. И любят участие аудитории.
Я взяла у танцовщицы льняной парик, грубую блузу, хлопчатобумажную маску.
— Наденьте костюм. Давайте посмотрим на вас в нем, — сказал мистер Эшфорд, ступая в полосатый костюм и опуская на голову капюшон пушистого кота с зелеными стеклянными окулярами. — На этих мероприятиях каждый должен метафорически отпустить поводья.
— Мне трудно поверить, — сказала я сухо, потому что мистер Фицджеральд оставил Хестер, чтобы подойти к нам.
Он надел хлопчатобумажный костюм, но он все еще держал капюшон кота в руке. Это все еще был первый секретарь.
— Время от времени он становится довольно необузданным, этот танец, — сказал мистер Фицджеральд, игнорируя мое замечание. — На вашем месте я бы держался подальше.
Он объяснил, что танец посвящен старой теме — изобилие и добро против разрушения и зла.
— Вы, девушки, — слабо улыбнулся ей, — в чистых блузах, белых масках и с золотыми волосами воплощаете добро, как объявили чарагвайцы в своей мудрости. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Мы, мужчины, — коты.
— Зло? — спросил я.
— Боюсь, что так.
— По-моему, справедливо и разумно, — улыбнулась я в ответ.
— В седой древности, — продолжал мистер Фицджеральд, иронически подняв бровь на мое замечание, — пумы нападали на горные стада. Так что они стали представлять каждое внезапное бедствие — землетрясение, голод, все. Ага, вот и они.
Музыка, которая, пока гости облачались в костюмы, тихо пульсировала, сейчас всплеснулась полной, радостной, свободной волной. Вбежали шесть девушек в льняных париках и белых костюмах, и освященный веками танец начался. Девушки мимически сеяли, собирали урожай, пасли стада, ткали, мололи зерно, шили одежду, простирали руки к плодородной земле, а небольшие прожекторы освещали их зелеными и золотыми лучами.
Вдруг музыка перешла в пронзительный визг, затем гром, затем в какофонию рокота барабанов и воплей тростниковых труб, изображая кошачий концерт. Световые круги запылали красной кровью. Размахивая кнутами, вбежали шестеро людей-котов. Девушки убегали по кругу. Коты преследовали их, длинные кнуты свистели в воздухе.
Когда первая девушка была поймана и брошена на плечо ведущего кота, она протянула руки к аудитории, призывая на помощь. Музыка вернулась к прежней мелодии. Все начали танцевать дикую чарагвайскую джигу. Я оказалась сначала в руках одного кота, затем другого. На меня глядели одинаковые зеленые глаза. Никто не говорил. Меня вращали, хватали, вертели. Однажды я была уверена, что руки принадлежат дону Рамону и что он ждет, чтобы схватить меня снова, что надо мной склонилась его голова, что за зелеными стеклами маски насмешливо улыбаются его глаза. Я танцевала с низеньким, очень жирным котом, и еще одним, от которого очень слабо пахло любимым табаком Алекса Эшфорда.
Потом непреклонные руки внезапно увлекли меня из толпы к фонтану, из внутреннего двора в темноту сада. Меня промчали в танце по дорожкам под нависшими цветами деревьев. В моих волосах застревали лепестки роз и гроздья акаций. Я слышала шелест фонтанов и кваканье лягушек, смешанные со звуками музыки, чуяла запах цветов, ночной запах скота и красного жасмина, когда мой веселый похититель привел меня, наконец, опять на внутренний двор. У меня было настроение если не для любви, то по крайней мере для глупости. Вот и все, что я скажу в свое оправдание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});