Вдруг уже не пугало что-то неясное и потому еще более страшное. Ушло совсем. Теперь мальчик только чувствовал, знал, зачем же он прибежал сюда.
К отцу! Было детское отчаяние после обыденных взрослых слов. Нет, нет, не надо! Пусть не будет! Чтобы не было так! Не будет! Чтобы не было нового отца. Не будет. Не будет! И это могли говорить и думать только о Гансе. Мальчику показалось, что мать и Ганса и его самого хотят испачкать, грязнить словами и предположениями. Но даже не это было самое противное. Мальчику страшно было подумать, но шевелилась, будто бесформенное еще насекомое выкарабкивается из кокона, шевелилась мысль: а если, а вдруг это… это правда?.. Нет! Нет! Потому что тогда он уже будет как будто бы и не он; и он убежит, уйдет от матери, из города, совсем, просто будет идти, идти… И будет мучительно и страшно-безысходно, потому что это будет уже и не он… А кто? Совсем непонятно. Только ему будет страшно и безысходно, потому что это будет не он. От него в нем останутся только этот страх и безысходность, все остальное в душе — это будет не он… Так не может быть. Нет! Неправда!..
Надо было сейчас же увидеть отца. Один вид живого, настоящего отца сразу бы уничтожил, смял, будто мертвые крылышки насекомых, бледно-хрупкие, смял бы все то… Теперь Андреас знал, что живого, настоящего отца надо поставить рядом с матерью, тоже настоящей и живой. И тогда ничего грязного, никаких плохих чужих слов и мыслей уже не будет, они просто потеряют свою силу, и потому их не будет, они будут мертвыми, как будто бледно-хрупкие крылышки мертвых насекомых…
Надо было войти в дом. Андреас чувствовал отчетливо, что его отец — в доме. Но так не хотелось идти в дом. И был страх, вдруг слуги не пустят его… Или она… увидит и прикажет не пустить…
Мальчик решил дождаться отца на ступеньках. Не было сомнения, что отец выйдет, и даже скоро. И не потому что отец должен куда-нибудь идти, а просто потому что отец почувствует: маленький сын ждет его.
Андреас хотел было сесть на каменную ступеньку крыльца, но подумал, что от этого можно простудиться, и остался стоять. Он набегался и стоял, согретый недавним быстрым движением, холодно ему не было. А когда он не присел, это он не о себе забеспокоился, но о матери. Она всегда так боится, что он простудится, или упадет и ушибется, когда бежит. Он почувствовал нежную жалость к матери. Она такая беззащитная перед всеми этими словами и предположениями чужих людей. Ему стало стыдно. Ведь и он, даже он, почти готов был предать ее, почти готов был поверить… Нет, нет, нет!..
Он резко мотнул головкой, сердясь на себя. Ему послышалось, будто повернулся ключ в замке внутри, в доме. Он быстро спрыгнул со ступеньки. Напряженно замер, глядя на большую дверь по-детски просительно, чуть приоткрыв губки. Дверь не открывалась. Мальчик отошел от крыльца и остановился сбоку. Он не сомневался, что дождется отца.
* * *
В это время Элиас Франк вышел в прихожую. В столовой служанка накрывала на стол. Он не понимал, почему внезапно возникло ощущение, будто он заперт, ему тесно, душно, он словно в тюрьме. Ощущение было совсем телесным, он решил, что ему нездоровится. Показалось даже, что сердце не то чтобы заболело, но как-то сжалось, стеснилось в груди. В сущности, можно было выйти на небольшой балкон и, опершись о завитки чугунной ограды, вздохнуть свежий воздух. Он так и хотел поступить. Но почему-то пошел в прихожую. Там вдруг словно бы очнулся. Даже немного удивился: зачем он вышел в прихожую? Но тут ему пришло в голову, что теперь он совсем близко от свежего, полезного для дыхания воздуха, стоит только отворить дверь. И он отворил дверь и сделал несколько нешироких шагов. Теперь он видел часть каменного крыльца. Снаружи дохнуло ветром. Он плотнее запахнул домашний бархатный халат, отороченный мехом. Он был в тонких чулках, туфли были мягкие домашние. Он и не собирался выходить. И было прохладно. Дуло. Но он почему-то еще шагнул и выглянул. Пасмурно было и серо. Но он почему-то вышел на крыльцо.
Мальчика он увидел спустя какое-то мгновение. А мальчик, казалось, еще не успел заметить его. А он мальчика не узнал. Только чувство смутного беспокойства. Заворочались было смутные какие-то мысли — ребенок, один, холодно на улице, зачем он, маленький такой, здесь… Но уже когда подумалось: «маленький такой», это было предощущение узнавания. Мальчик узнал первый. В огромных темных глазах вспыхнувшая радость готова была переплавиться в эти детские тихие слезы отчаяния и одиночества. Но и отец узнал сына. Сначала было изумление — какой это красивый мальчик, что за умное лицо. И вот словно невидимая пелена прорвалась, которая была, а он, Элиас Франк, жил, существовал в ней и не замечал ее. Но вот вдруг прорвалась… Такую нежность он почувствовал к этому мальчику, такое горделивое осознание, что это его сын.
Глаза мальчика просияли. Он вспрыгнул на ступеньку, отец кинулся к нему, подхватил, прижал нежно к груди, еще приподнял, поцеловал упругую розовую щечку.
Ничего не надо было говорить. Это был его отец, от него пахло чернилами, бумагами, глаза его были похожи на глаза сына. И то, что отец держал его, живой, уже само по себе уничтожало все чужие слова и вымыслы, делало их слабыми, мертвыми. Снова представились мертвые, совсем неживые крылышки мертвых насекомых. Он прижался к отцу. Он даже и не помнил, когда он видел отца, но это не было важно. Пусть он отца не видел, не встречал, отец все равно был, его единственный отец. И рядом с отцом должна была быть мать.
— Мама… — тихо и невольно вырвалось у мальчика.
И отец вдруг все понял, почувствовал; слезы навернулись на его глаза. Он снова поцеловал мальчика в щеку, тотчас — в другую. И внес в дом.
* * *
В просторной прихожей мальчика на мгновение охватил страх и какое-то ощущение духоты быстро возникло и неприятно было. Он невольно поднес ручки к шейке. Отец чутко перехватил одну ручку и поцеловал. Мальчик спрятал лицо у него на груди. Было мягко и тепло от мягкого бархата широкого халата. Вновь сильно забилось сердечко. Ведь это же теперь ее дом. Она в нем — хозяйка. Сможет ли отец защитить его? Но, кажется, отец не боится. Сам Андреас, кажется, никогда ее не видел. И мать ничего о ней не говорила. Но мальчик боялся. Хотя и все меньше и меньше. Он уже верил, что отец защитит его.
Но тут вдруг оказалось, что никакой защиты и не нужно. Исчезло ощущение духоты. Мальчик заметил, что в прихожей чисто и светло. К стене прикреплен был большой подсвечник с несколькими свечами. А сама стена обита была темно-красным чем-то, с тисненым золотым узором, красивая какая-то плотная ткань. И три другие стены тоже были такие.