Читать интересную книгу Амурские версты - Николай Наволочкин

И вот на рождество, под 1841 год, пришло сразу два письма: одно от отца, другое — от матери. На этот раз оба писали, что пора ему уходить в отставку. Отец бодрился и сообщал, что подыскал ему невесту «добрую и богатую». Мать про невесту не писала, а жаловалась, что «батюшка твой совсем плох — все больше лежит, и надо тебе, Яшенька, приучаться к хозяйству».

Получив эти письма, Яков после нового года начал хлопотать об отставке. И в мае на его просьбу пришел приказ: «По прошению уволен со службы за болезнью родителей с чином штабс-ротмистра».

Снова Яков оказался в Полтаве, где ожидал его поседевший дядька Осип, с той самой подлатанной бричкой, на которой он увозил Яшу из дому девять лет назад. И лошади показались Якову теми же, но это были другие, правда, как и те — деревенские работяги, которых запрягали и в плуг, и на выезд в бричку. Их, конечно, нельзя было сравнить с ухоженными уланскими конями.

— Барин, Яков Васильевич! Ну и ладный ты стал! — воскликнул удивленно Осип. — Это сколько такое сукно стоит? — говорил он, обходя вокруг молодого офицера и осторожно касаясь пальцем его уланского мундира. — Вот обрадуются родители! Вот обрадуются!

Ехал двадцатитрехлетний штабс-ротмистр домой, будто возвращался в детство. Казалось ему, что и мальчики, с которыми он играл на косогоре в бабки и лазил по оврагам, остались до сих пор такими же, как и были, сорванцами. И мать, и отца представлял он глазами несовершеннолетнего подростка. А может, виноват колокольчик на дуге коренника, вызванивавший, как девять лет назад, свое «тень-брень».

После долгой езды, когда уже не о чем было говорить с Осипом, после остановок — то требовалось попоить лошадей, то дать им овса, после беспокойной ночевки на постоялом дворе показался наконец холм, за которым тонул в яблоневых и черешневых садах родной хутор. Весь склон холма, обращенный к дороге, был усеян золотыми одуванчиками. Лошади убавили шаг, и стало слышно, как довольно гудят над этим цветочным ковром тяжелые от обильного взятка пчелы. А по склону к повозке, раскинув в стороны руки, словно собираясь взлететь, бежала веселая, как этот солнечный день, девушка. Волосы ее, с распущенными темными косами, окружал венок одуванчиков.

Вся она, в белой расшитой узорами кофте, развевавшейся от быстрого бега длинной юбке, с ниткой голубеньких стеклянных бус на груди, готовая вот-вот оторваться от земли и взлететь над дорогой, показалась Якову сказочной хозяйкой медового золотисто-зеленого холма.

— Тату! — крикнула девушка Осипу, подбегая к повозке. — Привезли?!

Увидев затянутого в мундир молодого офицера, она смутилась и закрылась широким белым рукавом.

— Ах, Галка, — чуть придержав бег лошадей, стараясь говорить строго, произнес Осип. — Вот я тебя вожжами!

Бричка прокатила мимо девушки, и Яков услышал позади себя ее звонкий смех. Он не удержался, обернулся и увидел стоящую на обочине дороги Галю, которая, все еще улыбаясь, смотрела вслед убегающей повозке.

— Дочка моя, — с нескрываемой гордостью в голосе объяснил Осип и дернул вожжами.

Лошади резво побежали к уже недалекому хутору, и колокольчик под дугой, под стать этой встрече, этому весеннему дню, зазвенел не свое обычное «тень-брень», а что-то веселое, мелодичное, словно в его меди было серебро, а не простое олово.

Ах, Галка, Галка! Что ж ты наделала, Галка, Галя! Приезд Якова домой словно осветился встречей с ней. Все в родном, крытом очеретом, присевшем от старости доме показалось ему радостным. И холодный квас из глиняной запотевшей крынки, которым его попотчевали с дороги, забытые плетеные стулья, и такое же плетеное кресло отца, и печь, разрисованная синими цветами, — все его радовало, вместе с разговорами матери, говорком закипавшего самовара. Даже мать показалась ему не так уж сильно постаревшей, даже болезнь отца не показалась отставному офицеру такой тяжелой, какой была на самом деле.

А Галя, тут как тут, появилась в доме в том же венке из одуванчиков. Она, не пряча улыбки, носила медовое варенье, всякие соленья из погреба и понимала мать с полуслова. И по тому, как мать ей что-нибудь говорила, Яков видел, что дочь кучера Осипа нравится и матери.

В тот день, уже к вечеру, мать повела Якова осматривать хозяйство: сначала дворовые постройки, амбар, конюшню, потом сад с пасекой и омшаником. И тут им все время попадалась Галя, или же слышался ее голос, который Яков узнавал среди всех других.

На следующий день отец попросил вынести кресло в сад и нетвердым шагом, опираясь на палку, сам добрался до него. И там, в тени под яблоней, он сообщил Якову, что нашел ему невесту — дочь соседнего помещика. «Грамотная, — сказал он, тяжело дыша, — играет на клавесине, и приданое за ней большое».

Тогда Яков отнесся к словам отца с любопытством: интересно, какая она, эта еще не виданная им невеста?.

— Обживешься, я чуток поправлюсь и поедем знакомиться, — добавил отец.

И на это Яков согласился, было даже интересно посмотреть, что за девицу готовят ему в жены.

Подошла и мать. Пряча руки за оборки фартука, послушала и, убедившись, что разговор о самом главном, о чем они немало переговорили с хозяином, и уже была договоренность с соседом помещиком, прошел хорошо, предложила:

— Ты, Яшенька, пока, до обеда прошел бы до мельницы, посмотрел. Мы там новый жернов поставили. А на пруду сейчас диво как хорошо. Помнишь наш пруд-то? Да должен помнить. Ты там мальцом раков ловил…

— Пусть скажет Осипу да проедет на бричке, — распорядился отец.

— А зачем на бричке-то, колесной дорогой по пыли, — возразила мать. — Тут через сад да по тропинке, а там через греблю — рукой подать.

— И то верно, — согласился отец, — прогуляется — дело молодое. А дорогу-то найдешь?

— Найдет, — вместо Якова, присматриваясь к сыну, ответила мать. — Я с ним ужо Галю пошлю, — и закричала — Галя! Зайди-ка, девица, в сад!

Галя появилась сразу же, будто ждала, что ее окликнут.

— Вот проведешь молодого барина на мельницу. Да быстро не беги, он на службе набегался.

Говорила мать строго, но по ее глазам Яков понял, что она, как и он, любуется дочерью Осипа. Румяная смуглянка, с нежным овалом лица, она, наверно, еще не знала, что привлекает и радует взгляды, и держала себя с той естественной непосредственностью, которая так нравится взрослому человеку в ребенке.

— Семнадцать годков Гале-то, — будто ее здесь не было, говорила мать. — Девица уж. Расцвела, как та вишня. Балую я ее, на поле редко посылаю. Жалко красоту-то такую под солнышко выставлять. Ну, идите, идите…

Заросшая подорожником тропинка тянулась через сад, огибая яблони, нырнула в густую духоту млевшей от цвета сирени и вышла к лазу через плетень.

Галя шагала впереди, не оборачиваясь, будто шла одна, только раз она подтянула к себе всю в цвету ветку яблони и, то ли случайно, то ли нарочно, отпустила ее так, что та осыпала белыми лепестками Якова. Вскочив на лаз через плетень, Галя наконец оглянулась и неожиданно спросила:

— Барин, а зачем вы сняли мундир?

— Что? — удивился Яков. — Жарко в нем.

— Больно он вам к лицу, — серьезно сказала девушка.

Яков засмеялся, засмеялась и она.

За плетнем начиналось гречишное поле, заполненное пчелиным гудом и жаркой истомой безоблачного дня. И опять Галя легко шла впереди, словно не обращая внимания на спутника. То она вдруг нагибалась, чтобы провести ладонью по розовым соцветиям гречихи, то что-то без слов напевала.

— Галя! — окликнул ее Яков. — У тебя, наверно, уже жених есть?

Галя прыснула, но, обернувшись, остановилась и сказала уже без улыбки:

— Нету, какие у нас в имении женихи? Это вас, барин, невеста ждет, не дождется.

— А ты видела ее?

— Как же, видела…

— Ну, какова она?

— Богатая, значит, хорошая.

— Красивая хоть? На тебя похожа?

— Для вас, бар, — красивая. А на меня что ей походить, я сама по себе.

— Ух ты, Галя, Галя, Галочка! — сказал Яков, глядя девушке в глаза.

Галя отвела взгляд, потупилась и попросила:

— Вы меня, барин, так не называйте.

— Как?

— Галочкой.

— Отчего же?

— Больно любы вы мне, — сказала она, не поднимая глаз. — И плохо мне стало, когда вы так сказали.

— Ну и ты меня барином не зови, а то зарядила: «барин» да «барин».

Галя подняла на него серьезные глаза:

— А как же мне вас звать, если вы барин?

— Зови Яковом…

Галя заулыбалась и сразу возразила:

— Нельзя так. Что ваша матушка-то скажет? Я лучше буду вас звать Яковом Васильевичем.

Ах, Галя-Галочка. Она шла, словно пританцовывая по полю, а на гребле не удержалась и побежала, расставив руки. И опять, как и при первой встрече с ней, Якову показалось, что сейчас она сделает какое-то неуловимое движение и взлетит. Он даже остановился, будто подстерегая это мгновение и любуясь ею. А Галя, добежав до конца гребли, крикнула: