Читать интересную книгу Пейсбук - Александр Хаминский

Чем отличается двадцатый век от двадцать первого, спросите вы. Кому как не мне об этом знать. Четырнадцать лет века нынешнего пришлись на мои самые активные во всех отношениях годы. Я двигался вперед, чего-то достигал, на чем-то обжигался, но никогда не останавливался. Последние три десятилетия века ушедшего тоже не прошли даром: сформировались базовые знания, базовые принципы и базовые ценности.

Наверное, об этих ценностях и пойдет речь.

С детства я привык думать аллегориями. Так проще было познавать окружающий мир, впитывать и оценивать новую информацию, объяснять друзьям свои взгляды. Сначала все было просто: русский поэт – Пушкин, Пушкин – Онегин, Онегин – Печорин, Печорин – Лермонтов, Лермонтов – «На смерть поэта». Все, круг замкнулся. У соседей картина похожая. У нас Чайковский, Глинка, Мусоргский, затем Машина, Аквариум, Кино. У них Моцарт, Штраус, Верди, потом Леннон, Маккартни, Престли. В живописи также. Айвазовский, Серов, Поленов. Для разнообразия Левитан и Кустодиев. Красиво, понятно, безошибочно. Как сочинение на заданную тему.

Безусловно, откровения меня поджидали постоянно. И если в тринадцать «Декамерон» больше щекотал нежную душу пубертатного периода, то, наивная сегодня, но такая призывная в те годы «Ардабиола» Евтушенко заставляла задуматься о моем мужском предназначении. Я был еще школьником, когда в наш дом попал невесть откуда взявшийся альбом Иеронима Босха. Книжка эта казалась крамолой и отрицанием, бунтом на корабле и подрывом устоев. Но визуально мне все понравилось, даже открылся некий смысл, скорее всего, отличный от изначального посыла сумасшедшего гения и мнения докучливой критики. Глаза открывались шире, уши слышали больше, взгляд устремлялся дальше, а пытливый ум усваивал новые истины с аппетитом голодного кутенка.

Дальше – больше.

Понятные и политкорректные Джо Дассен и Луи Армстронг уступили место замороченным Deep Purple и Pink Floyd. Откуда-то взялись совсем не советские по подаче и настрою Шнитке и Губайдуллина. Вернувшаяся из Парижа Плесецкая показала нечто отличающееся от привычных па и па-де-де. И сразу вступила в конфликт с Большим театром. Но меня это волновало меньше всего, мне Майя Михайловна всегда казалась прекрасной.

Снова зачастив в музеи, я не пересматривал хрестоматийные шедевры великих русских, больших голландских или гениальных итальянских мастеров, а, скорее, выискивал и открывал для себя поначалу не до конца понятные, но от того еще более притягательные работы Ван Гога, Тулуз-Лотрека, Пиззарро. И даже неизвестно откуда взявшихся в Союзе Шагала и Пикассо.

Годы постепенно расширяли географию моих поездок. Я стаптывал в кровь ноги, прокладывая маршруты по европейским музеям и галереям. Будучи совсем взрослым и давным-давно состоявшимся, я превращался в юного мальчишку и искренне радовался свежим краскам и новым открытиям. Д’Орсэ в Париже, Альбертина в Вене, Вальраф и Рихартц в Кельне, Шагал в Ницце… Мои понятия об абсолютном изменились кардинально. И если всего двадцать лет назад я буквально навзрыд смеялся над странными творениями Пикассо в музее близ площади Вож, то спустя несколько лет уже гонялся за ним по всей старушке-Европе.

Музыка. Когда-то я наивно полагал, что музыка бывает двух видов: классическая и популярная. К первой смело относил оперы, симфонии, оратории и сонаты. Ко второй – поп, рок, диско, бит… Но к чему тогда отнести оперетту или джаз? Или тех же Pink Floyd? И только наслушавшись и насмотревшись на Больших музыкантов, я сделал для себя очередное открытие: бывает или музыка, или не музыка. Стиль не имеет никакого значения.

Так я приобщился еще к одному ни с чем не сравнимому удовольствию – ездить на первоклассные концерты. Я слушал Нетребко в консерватории, парижской опере и на Красной площади… Отрывался в Монте-Карло под Элтона Джона, Скорпионс, Рамаццоти и Пинк… Там же, но уже во дворе княжеского дворца, присутствовал на концерте Филармонического оркестра Монако… Неповторимый Андрэ Рье в Кельне, Штраус и Моцарт в Вене. Zaz в Париже и Земфира в Лужниках…

Я могу себе позволить захлебываться в восторге от Парижа и при этом не любить Версаль, влюбиться с первого взгляда в Эдинбург и более чем спокойно относиться к Лондону, испытывать неприязнь к духоте, но при этом жить в Москве…

Как-то я услышал брошенную мне в спину фразу: наверное, он легко живет, раз швыряет деньги направо и налево. Стало обидно. Потому что живу я как раз не легко. Мне непросто зарабатывать, но не сложно тратить. При этом я всегда делаю то, что считаю нужным и правильным, без тайных умыслов и подспудных расчетов. Просто мне сначала нужен воздух и лишь потом – пища. Мои вечные ценности значительно дороже денег, мои базовые принципы значительно крепче формальностей, мои дела значительно важнее моих же слов. Наверное, потому что мне есть на что опереться.

Чтоб я так жил, скажет завистник. И окажется прав.

You are welcome! Я поделюсь, подвинусь, приму. Только присоединяйся!

А. С. Пушкин, увлекшись сочинением «Онегина», забыл написать вступление. Он исправился, когда замысел был воплощен, и осталось лишь соблюсти приличия.

У меня получилось наоборот. Задумав поделиться мыслями о том, что внуки хиппи стали хипстерами, дети панков – гламурными падонками, а последователи митьков – почитателями Любарова, я увлекся описанием своих собственных пристрастий. А выбор, как всегда, предельно прост. «Что такое хорошо, а что такое плохо» у каждого свое. И я не пытаюсь противопоставить сегодняшнее и вчерашнее, зудя воспоминаниями о несостоявшемся будущем. У меня как раз все получилось, получается и, надеюсь, будет получаться впредь. Но выползая из собственной скорлупы, не могу не замечать происходящего вокруг. Хамство на дорогах, плевки в подъездах, игнорирование обычных, казалось, правил приличия, нежелание читать и, как следствие, неумение грамотно писать. Бесконечные сериалы по центральным каналам и «фанерные» концерты собирают беспрецедентные аншлаги. Интернет из средства превратился в цель, плагиат в науке, искусстве и моде стал нормой.

Происходящее на мониторе компьютера или на экране смартфона просочилось за пределы электронной памяти и подобно паразитам прочно засело в мозгах. Вышедшие пять лет назад и показавшиеся мне глупой шуткой «Суррогаты» превратились в сегодняшнюю реальность. Небритый парень, подаривший миру «Пятый элемент», «Леона» и «Голубую бездну», в муках рожает «Люси», искренне надеясь, что нам понравится. Правда, о какой искренности можно говорить, когда у тебя в производстве одновременно семь картин?

У моей бабушки одним из самых страшных ругательств было слово «некультурный». Это не столько звучало укоризной, сколько многое объясняло. Жаль, что сегодня аргументы уже другие.

Не прошло и полжизни, как сменилась целая эпоха.

Настало время поколения СУБ.

Тост за самых маленьких

Прописная истина не требует доказательств. Она как аксиома – всегда была, есть и будет.

Ее нельзя купить или продать, соответственно, она ничего стоит. А раз не стоит, значит, не ценится. Не потому ли у нас слов – много, а дел – мало?

Об обществе принято судить по сложившемуся в нем отношению к старикам и детям.

Это только сегодня ты взрослый, сильный и успешный. Но каких-то 20, 30, 40 лет назад ты был маленький, слабенький с неочевидными перспективами ребенок. Главные люди в твоей жизни, они же – первейшие защитники, всегда были рядом: мама, папа и, безусловно, бабушки и дедушки. Первые уроки, первые достижения и первые наказания – почти все связано с домом. Семья – первое общество, членом которого тебе посчастливилось стать.

Пройдет еще 20, 30, 40 лет и ты превратишься в старого, не всегда здорового и, к сожалению, чаще одинокого человека. Маленькие радости от общения с близкими будут перемежаться с бессонными ночами и многочасовыми сидениями перед телевизором. Наверное, к тому времени ты не потеряешь навыки пользования интернетом, и тогда сеть станет твоим новым обществом, источником информации, доктором и другом.

И только находясь в середине пути, начинаешь понимать самые простые вещи: нельзя стать лучше, чем тебя воспитали в детстве, нельзя получить больше, чем отдал сам, нельзя дела заменить словами.

Старики и дети – вот она, наша лакмусовая бумажка. Проверка на совесть и на вшивость.

Чужие старики и дети – это лакмусовая бумажка для всего общества. Пока не поймем это, будем жить так, как заслуживаем, пытаясь ненадолго укрыться в доме, который построили сами.

Давайте по поводу и без повода поднимать бокалы за успехи детей и здоровье стариков!

Давайте заботиться о тех, кто еще слаб или уже слаб.

Давайте видеть в чужих своих, а не наоборот.

Давайте…

Но сегодня я хочу сказать слово за тех, кто без нас беззащитней самых маленьких и беспомощнее самых старых.