Андрей свернул с реки, поднялся на холм, спешился у ступеней невысокого крылечка, толкнул дверь, одновременно снимая шапку.
Внутри храма было темно — три лампадки, горевшие перед иконами в разных концах помещения, почти не давали света. Их сил хватало на то лишь, чтобы три суровых арамейских лика могли вперить в гостя пронзительный взгляд.
— Кто там? Чего надо? — послышался шорох справа от двери.
— Я тебе дам, «чего надо»! — тут же рыкнул Пахом. — Ты как с князем Андреем Сакульским разговариваешь, смерд?!
— Князь Сакульский?
Зашуршали шаги, одной из лампад коснулся фитилек свечи, и над восковой палочкой вытянулся яркий язычок. Зверев увидел длиннобородого монаха в черной рясе. Через все лицо его тянулся безобразный шрам, вместо левого глаза розовела молодая кожа, левая нога была неестественно вывернута носком наружу.
— Здрав будь, княже…
— Ну, а ты откуда здесь взялся, отче? Кто таков? — Недовольство Андрея улетучилось. Он понял, что никогда не сможет ни прогнать этого священника, ни даже истребовать с него платы за поруб.
— Тихоном меня в крещении нарекли, княже, — подхромал чуть ближе самостройщик. — В обители Софроньевской постриг принял. По осени видение мне было. Что Господь с креста сошел и повелел мне в места дикие язычникам слово его нести. Я тем же днем и отправился куда глаза глядят. Здесь же, пока от Буллы шел, ни единого храма не встретил, никто не поклонился, знамением себя не осенил. Посему и понял, что в сих местах надлежит мне долг свой исполнять. Встал здесь, срубил часовню, при ней и обитаю. Молитвы возношу, путников благословляю, паству жду.
— Идут чуваши к кресту?
— Не идут, княже… А иные и слова похабные молвят, сжечь часовню обещают, порчу напускают.
— Земля и храм освящены?
— Откуда, княже? За то платить игумену надобно. Рази ж он так в лес к храму поедет?
— В Свияжске несколько церквей есть, — не очень понял Зверев. — Так что твоего игумена звать не нужно, кто-нибудь из местных это наверняка может сделать.
— Дык, все едино без серебра никак…
— Пахом, дай завтра батюшке коня и пару холопов, пусть в Свияжск смотаются. Раз уж часовня стоит, нужно освятить чин чином. Я заплачу.
— Сделаю, княже.
— Да благословит тебя Господь, Андрей Васильевич! — обрадовался инок.
— Будем надеяться… Поехали, Пахом. Темнеет.
Вслед за хозяином холопы снова поднялись в седло и, промчавшись еще две версты, свернули вправо к нескольким домам, черными пятнами застывшим у молодой березовой рощицы. Обгоняя князя, двое молодых ребят с разбойничьим посвистом понеслись к самой большой избе, и когда князь спешился у крыльца, староста уже ждал его на улице:
— Здрав будь, господин, — низко поклонился круглоголовый Пинетей, демонстрируя редкие седые волосы. — Проходи. Жена гуся ощиплет, кушать будешь. Рыбы пока дам.
У пожилого чуваша, поставленного Андреем за главного, на голове почему-то росли только усы. Борода и макушка являли собой жалкое зрелище — словно их кто-то долго и яростно ощипывал. А вот усы были густые и длинные, прямо буденовские. Тощий и жилистый, он довольно сносно говорил по-русски… До тех пор, пока речь не заводилась о данях и оброке. Большего Зверев пока от здешнего лесного народа не требовал.
— Нету гуся — давай пива! — весело предложил Пахом, бросая поводья молодому холопу. — На пиве и рыбе до рассвета доживем.
— Северпи полати на всех застелет. — Как это нередко случалось, староста тут же перепрыгнул на другую тему. То ли не понял, о чем речь, то ли пивом делиться не хотел. — Печь топлена, горячая. Хорошо будет. Илсевер за водой пошла.
Северпи была женой Пинетея, Илсевер — его дочерью. Которой Андрей за все время так ни разу и не увидел. Похоже, староста опасался посягательств князя на честь юной красавицы и умело ее скрывал. Как, впрочем, прятали от гостей молодых девок и все прочие чуваши. При посещении дачи у Зверева складывалось впечатление, что здесь живут только глубокие старики и совсем малые дети. Прямо хоть на свой кошт всех принимай вместо того, чтобы податями обкладывать.
Князя в его новом имении не любили. Он был здесь чужой: чужой по вере, по крови, по месту рождения. Не люб он был и потому, что требовал платить оброк — а кому нравится отдавать заработанное честным трудом? Князя не любили, но терпели. Потому как имя князя Сакульского надежно защищало местных жителей от вездесущих мытарей, обкладывающих новых жителей России царскими податями. Потому как он не требовал женщин себе в гарем, не верстал молодых людей в военные походы, не сидел постоянно над душой. Иметь господина, наезжающего всего раз в два года, куда удобнее, нежели постоянно ощущать хозяйский сапог на своей шее. Но раз в два года не мешало бы и постараться, не жадничать.
— Пива давай, на всех, — твердо распорядился Андрей. — И рыбы копченой достань. Гуся не надо, завтра барана зарежешь.
— Конечно, господин, — закивал Пинетей. — И сено лошадям есть. Хорошее сено, там наверху много. Тюфяки набьем, спать мягко будет.
Андрей махнул рукой и вошел в дом.
Пиво староста все-таки принес. Точнее — желтый и чуть сладковатый, вареный хмельной мед. И целую груду копченых окуней и судаков. Пользоваться близостью реки чуваши умели отлично. Дородная Северпи в сальном шушуне и розовом платке поставила на разные края стола пару тарелок для костей, деревянные кружки — и исчезла. Где-то через час пропал и Пинетей. Ночевать с русским князем в одной избе чуваши побрезговали.
С утра началось нудное, но необходимое дело: пересчет оброка и податей. С пашнями у здешних племен было слабовато, сеяли только-только, чтобы самим хватило, а потому эту тему Андрей не трогал. Зато вот с рыбными промыслами местные обращаться умели, улов коптили, солили, вялили, продавали свежим в Свияжск и Казань. В крупных городах рыбаков хватало своих — но ртов было еще больше.
Староста отсчитал пятнадцать серебряных монет, сверх того выложил завернутую в полотно жирную, чуть подкопченную белорыбицу — тоже пятнадцать туш. Похоже, Пинетей рассчитывал, что верховые эту тяжесть с собой брать не захотят, оставят, и получится немного скостить тягло. Коверкая русские и чувашские слова, он утверждал, что это лакомство никак не получается продать, и купцы предлагают за него такую цену, что проще собак покормить. Затем он предъявил в лабазе на высоких столбах восемь сороков[11] соболей, два сорока бобров и две огромные медвежьи шкуры. Еще тут была лиса и горностай, но этими дешевыми мехами староста хвастаться не рискнул. Меха князь Сакульский предпочитал брать натурой. В Москве и Великих Луках за них давали куда большую цену, нежели в богатой этим товаром Казани. По первым прикидкам, недоимок за чувашами не имелось. Но все это требовалось еще проверить. Закончив до обеда с оброком, Андрей поднялся в седло и, прихватив недовольного Пинетея, поскакал по Свияге в сторону Кубни. На реке все было тихо и спокойно: пять оговоренных в прошлый приезд ставней, проруби для вершей. Но стоило с реки свернуть к старице — там неожиданно обнаружилось множество лунок с вмерзшими бечевками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});