Читать интересную книгу Чисто женская логика - Виктор Пронин

— Я не перехлестываю? — спросил себя Убахтин. — Нет, ты, Юра, не перехлестываешь. Ты идешь в правильном направлении. А если я иду в правильном направлении, значит, могу продолжить движение. Что мы делаем, принимая хорошо знакомого человека в собственной квартире? Так уж сложилось в нашей жизни, что встреча — это сесть за стол, закурить, выпить по рюмке, второй, третьей, поговорить. Было ли все это в тот злополучный вечер?

Это очень важно — было или не было?

Убахтин встал, быстро и нервно несколько раз пересек кабинет, задержался на секунду у окна, но не увидев во дворе ничего интересного, снова вернулся к столу и сел, резко придвинув стул так, что оказался зажатым между столом и спинкой стула. Это была его обычная поза. Наверно, в ней можно увидеть и нечто символическое, если не мистическое — только в зажатом состоянии, только когда некуда деваться, нельзя пошевелиться от свалившихся обстоятельств, мы начинаем судорожно и успешно, судорожно и успешно искать выход.

И находим.

Хорош ли, плох ли этот выход, но мы его находим. Оставляем клочья одежды и клочья кожи на стенках узкого лаза, сдираем в кровь живот и спину, наши коленки превращаются черт знает во что, но мы продираемся к свету, к простору, к свежему воздуху и ясной истине.

— Так было застолье в тот вечер или не было? — спросил себя Убахтин чуть с улыбкой, потому что уже мог ответить себе твердо и уверено — было.

Балмасов не курил, а Касатонова, эта потрясающая понятая, нашла в унитазе окурок. Значит, кто-то ссыпал в унитаз целую пепельницу собственных окурков и только самый ловкий, самый удачливый счастливчик из всех окурков сумел вывернуться в потоках воды, удержаться на плаву и дождаться утра, когда его увидели, оценили, вытащили из воды трепетные касатоновские пальчики. Вывод?

Значит, кому-то понадобилось убирать эти окурки, значит кто-то видел в них опасность, стремился сделать вид, что он здесь не был, с хозяином не общался и, естественно, в затылок ему не стрелял.

— Хорошо! — вполголоса воскликнул Убахтин. — Допустим, сам Балмасов, упиваясь похождениями одноглазого Коломбо, попивал виски, покуривал сигаретки, сидел с накрашенными губами, — такая, к примеру, была у него слабость — губы красить перед сном и перед выпивкой, перед Коломбо... Допустим еще одну странность — он очень тщательно убирал за собой, ну просто очень тщательно.

Объяснимо?

Вполне!

Жил один, жена с детишками где-то на стороне, доход позволял отселить жену в более просторную квартиру... Очень был аккуратный мужчина. Опять же, невозможно спать в комнате, где стоит переполненная пепельница, от нее вонь на весь подъезд. И содержимое пепельницы он выбросил в унитаз.

— Принимается? — спросил у себя Убахтин. — Принимается, — ответил он самому себе. — Хотя все в один голос говорят, что он не курил.

Если он такой придурковатый, что просто не мог нигде оставить переполненной пепельницы, немытых рюмок, вилок и прочего, что он должен сделать? Продолжить уборку. Он вытер стол, подмел пол, прошелся по ковру пылесосом, подвесил все рюмки и фужеры. Все это можно понять, объяснить, с этим, в конце концов, можно смириться.

Но!

Зачем ему при этом протирать дверные ручки, початые бутылки с виски, и даже стол, за которым он так мило сидел, наслаждаясь проницательностью Коломбо?

Это не лезет ни в какие ворота, как и губная помада на окурке в унитазе.

И самое главное — кто-то ведь еще должен выстрелить ему в затылок.

— Неужели баба? — спросил себя Убахтин. — Неужели баба? — повторил он уже без напора и гнева. — Неужели баба, — третий раз произнес Убахтин даже без вопроса, смирившись с этой вероятностью. — Хорошо, уговорили. Уговорили. Но тогда меняется мотив убийства. Тогда это... Бытовуха.

Произнеся слово «бытовуха» Убахтин даже огорчился столь простому объяснению. Затратить столько сил душевных, умственных, а в конце упереться в такое примитивное открытие.

— Бытовуха? — переспросил Убахтин самого себя почти радостно. — Интере-е-сно, как выражается наша общая подружка Касатонова. — А взломанная дверь? А похищение снимков и поиски пленки? А визит в проявочный пункт? А Коля Гордюхин, который собирается провести ночь в касатоновском обществе? И все это — бытовуха?! Не надо нас дурить! — твердо произнес Убахтин и, покопавшись в папке уголовного дела, нашел номер домашнего телефона понятой Касатоновой.

— Екатерина Сергеевна? Вас приветствует следователь Убахтин. Помните такого?

— Здравствуйте, Юрий Михайлович! Как давно мы с вами не виделись! Наверно час прошел?

— Вы уже дома?

— Разве это дом?!

— Ничего, Екатерина Сергеевна... Пройдет годик-второй и вы все восстановите, расставите по своим местам и ваша берлога снова станет жилой.

— Она станет жилой через час.

— Ах, да, вы ждете гостей.

— Да, я жду Николая Степановича Гордюхина.

— Он придет на всю ночь?

— Надеюсь.

— Скучать не будете?

— Хотите присоединиться? Не возражаю.

— Вообще-то, соблазнительно... — Приходите. Николай Степанович обещал принести пряников, так что веселье обеспечено.

— Подумаю. Если позволят обстоятельства... Екатерина Сергеевна, — произнес Убахтин чуть другим тоном. — Вы как-то неосторожно обмолвились, что у вас еще есть окурки с губной помадой цвета перезрелой вишни?

— Есть. Но вы почему-то ими не заинтересовались.

— От стеснительности, Екатерина Сергеевна. Это все моя дурацкая робость.

— Так смелее же, Юрий Михайлович! Шашки вон! Шпоры в бока! Знамена выше!

— Где вы их нашли?

— На дороге.

— На какой дороге? — с бесконечным терпением спросил Убахтин, маясь от необходимости задавать эти вопросы — ведь час назад она сидела здесь, перед ним и готова была развеять все его недоумения.

— Сразу за нашим домом. В ночь убийства там машина стояла... — Может быть, вам и номер известен?

— Не все сразу, Юрий Михайлович. И номер будет, имя, фамилия... — Чья фамилия? — голос следователя предательски дрогнул — уж слишком невозможное обещала Касатонова.

— Как чья? — удивилась Касатонова. — Убийцы.

— У вас есть... Как бы это сказать... Предположения?

— Есть.

— И вы можете... — Конечно, нет! Я не могу вот так с кондачка бросать тень на человека! А вдруг ошибаюсь?! А вы посадите, начнете пытать! Иглы под ногти, свет в глаза, эти... как их... испанские сапоги!

— Екатерина Сергеевна, — начал Убахтин как можно уважительнее, причем, эта его уважительность, похоже, была совершенно искренней. — Я уже убедился в том, что вы не ошибаетесь. Да! У вас ведь телефон с определителем?

— Разумеется.

— Вы говорили, что опасаетесь возвращения грабителей... Скажите, на определителе нет чужих номеров?

— Ни единого. Но есть несколько, три или четыре, неопределенных. Кто-то настойчиво ко мне пробивается, но, как вы сами понимаете, из автоматов.

— Некоторое автоматы тоже определяются, — заметил Убахтин.

— Значит, они знают откуда можно звонить.

— Скажите... Вы одна живете в квартире?

— Да, — вопрос Касатоновой явно не понравился.

— В городе есть еще близкие вам люди?

— Сын.

— У него все в порядке?

— Вроде, — Касатонова запнулась. — Во всяком случае, на сегодняшнее утро... Он звонил.

— Может быть, вам стоит и его предупредить?

— Ему тоже что-то угрожает?

— Как знать... Осторожность никогда не помешает. Я высылаю сейчас к вам парнишку. Он подключит нечто записывающее.

— Я должна буду с этим как-то управляться?

— Вам ничего делать не надо. Эта машинка будет работать сама по себе.

Чего не бывает, вдруг грабители позвонят, вдруг скажут что-нибудь забавное... — Как я узнаю вашего парнишку?

— Он вам подмигнет. Сначала одним глазом, потом другим, а потом двумя сразу. Запомнили?

— Я записала.

— Тогда... Всего доброго. В случае чего — звоните.

— В случае чего — заходите, — ответила Касатонова и положила трубку.

Убахтин повертел трубку в воздухе, как бы не зная, что с ней делать дальше. Разговор с Касатоновой показался ему полезным. Даже обнадежил, вызвал слабую такую то затихающую, то снова возникающую мелодию уверенности. Но в то же время осталась раздраженность. Не все говорила Касатонова, о чем догадывалась, к чему пришла в бабьих своих фантазиях, — так жестковато подумал Убахтин и тут же усовестился. Касатонова подсказала несколько дельных вещей, одни окурки в губной помаде чего стоят. Но если бы я пошел на убийство, подумал Убахтин, я бы постарался придумать нечто маскирующее, нечто сбивающее с толку.

В конце концов, разбросать перемазанные в помаде окурки не такая уж и хитрая придумка. Но если кто-то до этого додумался... Ход неплохой.

Но в то же время на этом убийстве явно какой-то женский налет. Помимо окурков, есть уборка в доме, вымытая посуда, расставленные по местам тарелки, подвешенные рюмки, выключенные телевизор, свет... На этом месте мысли Убахтина замедлились и пошли кругами, он даже сам не заметил, как его рассуждения приобрели некое вращательное движение. Через минуту он опять думал о выключенном телевизоре... Убахтин еще раз посмотрел отпечатки пальцев, обнаруженные на пульте и поймал себя на мысли о том, что этим самым пультом телевизор был выключен, а потом убийца выключил и свет... — А на фига! — уже раздраженно спросил себя Убахтин. — На фига ему брать на себя эту заботу — выключать свет и телевизор? Экономный очень? Боялся хозяина в расходы ввергнуть? Интере-е-есно! В затылок стрелять можно, а перерасхода электричества он боится!? А вдруг, — и Убахтин осекся в своих предположениях. — А вдруг он это сделал механически? Не задумываясь... Как это делает каждый, живущий в стесненных денежных обстоятельствах...