— Тебе мой отец говорил, что эти скалы — надгробный памятник нашему большому вождю?
— Говорил.
— Мы не установили монумент. Мы не знаем, где именно он погребен. Его мать покоится на кладбище рядом с нами. Ты иногда посещай это место.
— Да.
Они медленно направились назад, к своему дому.
Когда они поели и улеглись рядом, Тачина спросила:
— Стоунхорн, чем я могу помочь? Я люблю тебя больше жизни.
— Дай мне слово, что останешься дома, когда я отправлюсь на родео.
— Нет, только не это, — испуганно сказала Тачина. — Ты не должен этого требовать.
Он больше ничего не сказал. Это была последняя ночь, когда они были вместе дома, ведь, как участник, Стоунхорн ехал на родео на день раньше, чем зрители.
И наступившее утро было хмурым. В полдень приехала на лошади бабушка Тачины. Она пошла на жертву: отказалась от родео и решила вместо этого присмотреть за лошадьми и постеречь дом. Это была старая худая индеанка со строгими чертами лица и редкими седыми волосами, расчесанными посредине на пробор. Ей было уже более девяноста лет, и она еще ребенком пережила последние сражения за свободу и первое тяжелейшее время в резервации. Вряд ли было что-нибудь такое, чего она могла бояться. Теперь ее, пожалуй, уже ничто не могло устрашить. Когда Тачина видела эту женщину, у нее на душе становилось спокойно. Как часто индейские женщины переживали такое, когда их мужья уходили на битву и неизвестно было, останутся ли они живыми.
В полдень Стоунхорн и Тачина сели в свой автомобиль. Бабушка не махала им рукой, но она смотрела им вслед до тех пор, пока машина не достигла внизу, в долине, дороги и уже поехала с большей скоростью.
Кузов автомобиля, как машины спортивной, был типа кабриолета. Он был двухместный. Стоунхорн вел его открытым. Тачина подумала вдруг, что без тента еще опаснее подвергнуться обстрелу, и Стоунхорн по ее взгляду и, может быть, по движению головы и плеч понял, о чем она подумала, и сказал:
— Наши предки сражались обнаженными. Я также с удовольствием поступаю так, где это возможно. Обнаженным в открытой местности. Одежда и стены только препятствуют движениям и обзору. Но это, конечно, дело вкуса. Майк, например, всегда хочет, чтобы вокруг него что-нибудь было, и я не могу сказать, что из-за этого у него получалось много хуже, чем у меня.
— Кто такой Майк?
— Босс гангстеров, он был и моим боссом. Он приедет завтра в Нью-Сити, в этом нет никакого сомнения. Если уж ты непременно хочешь быть со мной, ты мне можешь кое в чем помочь. Мне надо знать, где и когда появятся Майк и Дженни.
— Как они выглядят?
— У Майка боксерский нос. Он был в тяжелом весе, не мирового класса, но близко к этому. Он сошел из-за удара по почкам. Это по-прежнему его слабое место. У него глупый страх, что подобное может повториться. Но это тебя не касается. Тебе надо смотреть на правый глаз. Веко рваное. Он действует как медведь, не как старый гризли, а как забитый, но ставший коварным цирковой медведь. У него и голос-то похож на рычание. Предпочитает розовые галстуки в голубую полоску. Их ему изготавливают по заказу. Это у него такая ребячья блажь. Значит, мне надо знать, где он появится. Он намного быстрее, чем можно ждать от него, и, главное, с автоматическим пистолетом. О кольте он уже, можно сказать, забыл и думать. Он преследует меня.
— Зачем ему надо тебя уничтожать?
— Он в свое время привел меня, я считался как бы его воспитанником, и поэтому он — мой первый тайный судья. Дженни ненавидит меня с первой встречи, как и я его, Дженни захватил мою банду и превратил ее в кучу дерьма, пока я был в предварительном заключении: они сунули меня в дело об убийстве, как пешку, а косвенные улики против меня собирал Дженни. Индеец и убийство — это для присяжных всегда убедительно. И это им чуть было не удалось.
— Стоунхорн, кто же на самом деле убийца?
— Они не настолько глупы, чтобы мне это сказать. Вообще-то это, наверное, Дженни.
— Дженни — это жена Майка?
— Дженни — это мужчина, моя девочка, но мужчина, которого ты легко можешь принять за женщину. У него белокурые локоны, такие невероятно светлые природные локоны, что ты его моментально узнаешь. Раньше из этого получился бы прекрасный скальп. Он один из противнейших и опаснейших типов, которых я когда-либо встречал. Он второй в банде, в которой теперь подвизается убежавший от меня Джеймс. Дженни подобрал этого Джеймса. Значит, смотри не только на лошадей и бычков своего мужа, но посматривай немного и вокруг. На родео они меня, конечно, не застрелят, но я хочу знать, как они расставят свои силы, с кем будут говорить, с кем общаться. Понятно? Военный танец начнется, скорее всего, вечером при условленном шейке. Я не знаю, не договорились ли они уже. Во всяком случае, приглашены «Ньют Битсы»19. Эта группа слишком большая роскошь для небольшого городка. Значит, будет столпотворение, истерия — словом, подходящая для них обстановка. Если они тут не достигнут цели, тогда наверняка на пути домой. А Гарольда тебе нечего высматривать, за ним я буду наблюдать сам.
— Стоунхорн, я прошу тебя, подумай о Мэри.
Сказав это, Квини заметила по мужу, что лучше бы ей молчать.
— Он назвал меня вором, а знает, что я не воровал. Я попал в тюрьму… это было начало. Когда меня освободили, я не мог вернуться назад ни в эту школу, как рекомендовал директор тюрьмы суперинтенденту, ни в эту резервацию, ни к своему отцу. Адвокат, который со мной сидел, обратил на меня внимание Майка. Я начал с ним работать. Чтобы отомстить за себя. Всем отомстить… Но Дженни мою банду превратил в дерьмо.
И больше в продолжение поездки не было произнесено ни слова, Квини в мыслях была в том бурном дне, когда она возвращалась из школы и ехала этой дорогой в обратном направлении. Остов типи, деревянный фасад декоративного форта, домик сторожа пронеслись мимо. Встречный ветер трепал ее волосы. Тогда она ехала к своей судьбе. Она не раскаивалась. Нет. Но что ее угнетало, так это та невозмутимость, с которой ее муж говорил о гангстерах. Она поняла, что это был его мир, его ежедневная жизнь, что он научился ненавидеть несправедливость обывателей и их законы, что он, не признавая законов, способствовал преступлениям, что эти изверги, которых она ночью встретила в прерии, были как бы его братьями. Он их перестрелял. Но когда он говорил о них и об им подобных, он и сегодня еще говорил об этом словно о «работе» (так, уже будучи ранчеро, он говорил о лошадях), — ведь он из года в год делил с ними пищу, одежду, кров; повинуясь этим людям, действовал. Так Квини открылся с этой стороны смысл понятия «профессиональный преступник».
Стоунхорн ехал по пустынной дороге, выдерживая благоразумную скорость шестьдесят пять миль в час. Он не направился сразу к центру города, а поехал окружной дорогой к трущобам, к дому Элка. Дети опять, как и тогда, играли перед домом. Они узнали Квини и Джо Кинга и обрадовались. Элк и его жена были дома. Оказалось, что они уже знали о предстоящем приезде Кингов. Джо отдал Квини ключ зажигания и попрощался, чтобы сейчас же зайти к менеджеру родео. Площадка родео была расположена за городом, неподалеку от предместья.
Квини поиграла с детьми, а когда мать уложила их рано спать и сама, усталая, улеглась тоже, Квини посидела еще с Элком на втором топчане. Керосиновая лампа была потушена. Стало темно. Луна стояла в небе со своим приветливо-глупым лицом и куда-то манила людей неверным светом своих пустынь. Но для Квини луна была больше чем небесное светило. Это была магия.
И к одиннадцати вечера Джо еще не было, и Квини прилегла с краешку около жены Элка, сам он устроился спать на другом топчане.
В час пополуночи пришел Джо. Он завалился рядом с Элком и сразу заснул. А Квини еще долго не могла оторвать глаз от его освещенного луной лица. Она хотела навсегда запечатлеть его образ. Она одна бодрствовала, и глаза ее наполнились слезами. Она заметила еще, что от Джо пахнет алкоголем — хорошим виски.