— Да это бойня, а не лазарет! — невольно вырвалось у Окша. — Хоть бы трупы убирали…
— Успокойся. Здесь нет ничего лишнего, — продолжала Рагна. — Для того чтобы сделать хорошего мрызла, одного человека не хватит. Бывает, что и двух мало. То, что ты видел, это не трупы, а строительный материал. Рано или поздно все эти руки, ноги, сердца, мозги и шкуры пойдут в дело. Специальные вещества, которыми они пропитаны, мешают гниению. А всякие никуда не годные остатки служат пищей для тех, кто сейчас копошится в темноте… Это постоянные обитатели таких вот подземелий, мелкие бесы, выполняющие за максаров всю черную работу. В твоей руке, например, сотни сосудов разной толщины, а нервов еще больше. Не стану же я их все сшивать сама… А переполошились они, наверное, потому, что давно не пробовали ничего свеженького.
— Прогони их прочь, — попросил Окш. — Я терпеть не могу всякую нечисть, скрывающуюся по темным закоулкам.
— Я бы рада, но без них не обойдешься, — вздохнула Рагна. — Сама я здесь еще плохо ориентируюсь.
Словно повинуясь ее безмолвному приказу, из мрака выскочила облезлая тварь — полусобака, полуобезьяна — и сунула Рагне медный таз, полный разного рода колющих и режущих орудий (особенно выделялась короткая, но широкая пила с мелкими зубьями). По Окшу скользнул одновременно испуганный и алчный взгляд ее круглых фосфоресцирующих глаз.
— Знаешь, на кого похожа эта мразь? На сказочных, лемуров, — сказал он, сдерживая отвращение. — Жестянщики верят, что так выглядят души злых людей, брошенных без погребения. Видеть их во сне, а тем более наяву — плохая примета.
Для нас сейчас все приметы плохие. — Рагна Приняла от очередного лемура хитроумное устройство, состоящее из целой системы линз и зеркал, которое тут же напялила себе на голову. — В этом доме даже воздух пропитан бедой. Служение злу доставляет массу удовольствий, это верно, но всему есть свой предел… Моя мамаша этот предел преступила так давно, что уже и не верится, что когда-то она была рождена женщиной, а не дьяволом. С тех пор зло пропитало эти камни. Накопилось, как грязь и сажа… У меня сейчас такое ощущение, что эта зараза проникает и в нас с тобой.
— Тогда делай свое дело быстрее!? Я готова. — У самого лица Окша блеснуло тонкое лезвие ножа…Постарайся собрать свою волю в единое целое. Представь, что ты сжимаешь пальцы в кулак. Ложись вот сюда.
— Только не надо меня приковывать!
— А это уж будет зависеть лишь от тебя самого. Первым делом, значит, делаем руку. А потом беремся за физиономию.
— Перестань! — прохрипел он. — Не могу! Не могу!
— Неужели ты не способен одолеть боль?
— Не получается. Как только я начинаю заклинать боль, она становится еще острее.
— Пойми, я не могу остановиться! Посмотри на свою руку! Я уже содрала с костей все мышцы. Терпи!
— Лучше отрежь ее и отдай своим лемурам! Я без нее обходился раньше, обойдусь и впредь.
— Нет! Я обещала помочь тебе и помогу во что бы то, ни стало! Если сам не можешь успокоить боль, я сделаю это! Только не напрягайся зря и открой мне свое сознание. Постарайся вспомнить что-нибудь приятное. Были у тебя радости в жизни?
— Не знаю… Не помню… Вроде бы нет.
— А с той толстозадой девкой?
— Только не это! — взмолился он.
— Тогда вспоминай детство! Самое раннее детство. В такую пору даже зверята радуются жизни.
— Сейчас… сейчас… — Он напрягся. — Нет, ничего не помню!
— Придется мне самой разбудить твою память, только не сопротивляйся… Вот так, вот так… Сейчас ты снова вернешься в детство, и твое сознание обособится отболи…
…Ночь. Желтая ночь. Небо сочится ядовитой желчью. В десяти шагах от него стоит женщина, на ее надменном восковом лице застыл зловещий оскал. В руках она сжимает клинок, лезвие которого кажется мерцающим и текучим, как струи дождя на фоне радуги;
Эта страшная женщина-ведьма только что убила того, кто берег и воспитывал его, с кем он путешествовал в горячие недра земли, а потом вновь возвращался к холодному свету неба. Сейчас он — огромный, сильный, похожий на доброго сказочного змея — мертв. Изрублен на куски. Выпотрошен. Перемешан с землей.
Ведьма хохочет, словно гиена, созывающая своих товарок попировать на куче падали.
— Ты что так таращишься на меня, отродье Клайно-ра? — говорит она едва ли не с лаской. — Не бойся, я не буду рубить тебя клинком. Много чести для такого молокососа. Я просто растопчу тебя. Разорву на части. Расшибу в лепешку.
Погасив свой необыкновенный клинок, ведьма наклоняется к ребенку, намереваясь ухватить его за горло. Клац! Она со сдавленным криком отскакивает. Если бы во рту было побольше зубов, он оттяпал бы ей пару пальцев.
— Ах ты, звереныш!.
От первого удара ногой он кое-как уворачивается, но второй приходится прямо в грудь. Хруст костей., Привкус крови во рту. Сердце бьется туго, словно ему стало тесно в грудной клетке. Глаза застилает мгла.
Еще удар! Затем его подхватывают с земли и швыряют обо что-то твердое. Ах да, тут невдалеке лежал замшелый валун… Голос женщины доносится как бы издалека:
— Ройте яму. Закопайте этого гаденыша поглубже! Как, он все еще сопротивляется? Рубани его лопатой по рукам! Вот так… И эту мертвечину бросайте туда же. Чтоб никаких следов не осталось…
Рядом шлепается то, что осталось от покровителя, — обрубки туловища, хвост, голова с огромной оскаленной пастью, в которой он скрывался в случае любой опасности. Потом сверху начинает валиться земля. Спастись можно только в этой пасти! Но искался ченное тело почти не слушается его. Ведьма тем временем медленно приближается к краю могилы. Желтый свет неба тускнеет, и ее волосы вдруг вспыхивают рыжим костром…
— Ведьма приближается! — закричал Окш и оттолкнул от себя Рагну.
— Что с тобой творится? Ты с ума спятил! — Она вновь попыталась уложить его на раму. — Дай я хоть швы наложу!
— Нет! — Он вскочил и вырвал из рук Рагны нож, которым она только что кромсала его лицо. — Бежим отсюда немедленно! Иначе мы пропали! Сейчас здесь будет ведьма! Рыжая ведьма!
— Опрокидывая на ходу чаши, бутыли, тазы, жаровни — все то, что успели натаскать лемуры, — Окш, толкая перед собой Рагну, ринулся к дверям. Она хоть и не сопротивлялась больше, но крыла его самыми последними словами:
— Псих! Придурок! Трус! Ты еще хочешь стать мак-саром! Да ты недостоин лизать прах у их ног!
По лицу Окша струилась кровь, кусок кожи, срезанный со лба, козырьком нависал над глазами, левая рука, нашпигованная железными спицами, была туго прибинтована к туловищу. И эта рука, и все лицо, и даже содержимое черепа нестерпимо болели, но страх, глубинный подспудный страх, когда-то накрепко запечатлевшийся в детском сознании, а теперь вырвавшийся на волю, был сильнее всякой боли, сильнее доводов Рагны, сильнее своего собственного разума.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});