Читать интересную книгу Песнь о жизни - Ольга Матюшина

Кажется мне, что вся очередь качается. Голова, должно быть, кружится… Вгляделась. Очередь действительно качается из стороны в сторону. Яркий свет луны, заколоченные окна, пустые улицы. Длинный, длинный поток людей, безмолвно, медленно качающийся… Страшный танец голодных. Если бы небо Нью-Йорка превратить в огромный экран и на нем показать эту очередь!..

— Ты замерзла? — заботливо спрашивает подошедшая Ира.

— Ничего… Как там хлеб?

— Закрыли булочную. Все продали. Завтра.

— Пойдёмте домой. Завтра я рано встану. Будем чередоваться, — предложила Мария Владимировна.

Выйдя из очереди, я почувствовала, как подкашиваются ноги. Делаю невероятные усилия, стараюсь их передвинуть. Ничего не помогает. Точно кто-то подсек их под коленками.

— Ира! Постоим немножко. У меня не двигаются ноги.

— Давай, я поведу тебя.

— Что же случилось с ногами?..

— Голод…

Как страшно прозвучало это слово в ледяном воздухе!

Постояли долгих пять минут. Ира взяла меня под pyкy.

— Идем.

Едва дотащились, легли в ледяную постель. Долго дрожали — не могли согреться. Я закашлялась. Больные легкие протестовали против долгого стояния на морозе. Они точно слиплись. И кашель их раздирал. Хотелось кричать. Закусила губы. Разве можно?.. Кричать — это значит просить у врага пощады? Никогда! Ни за что!

В окна заглянуло холодное утро. Чадит коптилка. Кипячу чай.

— Стоит ли пить? От воды только пухнешь, — устало говорит Ира.

— Горячее согреет. Лучше будет.

Бедная девочка, ей надо идти на работу. На заводе — холодно. Она голодная. Не выдержит.

— Ирочка, ты сегодня суп съешь там. Не носи сюда. Ладно?

— А ты как?

— Муля достанет хлеб.

— А если нет?

— Не может быть! Три дня нас не оставят без хлеба. Прошу тебя, скушай. Побереги себя…

Медленно тянется время. Муля не приходит. Наконец, в полдень, она вошла сияющая:

— На! Получай!

— Хлеб?

— Хлеб, Оля, хлеб. С четырех часов стала в очередь. Только сейчас получила. За целых три дня. Посмотри, какой замечательный!

Мягкий хлеб лежит на столе. Подняла и глубоко вдохнула в себя его запах. Этот острый запах ударил в голову. Хотелось схватить, сразу съесть все без остатка.

«Стыдись!» — сказала себе, и жадно сжимавшие руки положили хлеб на стол. Слезы медленно покатились по лицу.

— Ты попробуй! Такого вкусного еще никогда не было! — сказала Муля.

Разрезав пополам довесок, мы наслаждались: откусывали маленькие кусочки, медленно их жевали. Хлеб! У нас был хлеб!

— Только сейчас поняла я его власть и силу над нами. Покаюсь перед тобой: мне хотелось забыть об Ире… и съесть все.

— У меня мелькнула такая же мысль, Оля!

— Неужели придет момент, когда подобные желания станут уже не мыслями, а поступками? Это страшно! Я хотела бы, чтоб меня кто-нибудь убил в такую минуту!

— Брось! Не думай. Я знаю, этого с тобой не случится!

Крошечные кусочки снова придали нам бодрость, силу.

— Будем писать?

— Обязательно, — сказала Муля и взяла карандаш.

Глава четвертая

Дни становятся длиннее. На моем цветке появляются новые побеги. В комнатах светлеет, и на душе легче: Красная Армия погнала немцев от Тихвина. Через Ладогу, на Вологду проведена по льду «Дорога жизни». Желающих выехать из Ленинграда очень много. Началась эвакуация, но многих пугает дорога. Морозы стоят сильные. Ехать приходится в грузовиках под обстрелами, на ветру через Ладожское озеро.

В Ленинград подвезли продовольствие. Немного увеличили хлебный паек. Все обрадовались, все уверены в скором прорыве блокады.

Но немцы сильно укрепились кругом. Вышибать их из гнезд трудно. Идут дни. Блокада остается. Я думала, что прибавка хлеба успокоит желудок, а получилось наоборот: еще сильнее хочется есть.

Воду доставать с каждым днем становится труднее. Водопроводы давно замерзли. Одно время действовали краны в кочегарках, но морозы сковали даже их. Можно было бы снег и лед превращать в воду, но нет дров. Ходить грязной, не умываться — невозможно.

Пошла искать воду. Сначала люди с ведрами попадались редко, потом всё чаще. Везут на санках кадки, баки, в которых прежде кипятили белье. Встречаются и с самодельными коромыслами. Но таких мало — тяжело нести два ведра. Большинство идет с кувшинами, кастрюлями. Я медленно тащусь вслед за другими. Где вода?

На затихших улицах появился новый, необычный для города, звук бряцания ведер и посуды.

Подошла к очереди. Рядом цепочкой возвращаются люди, уже набравшие воду. Двигаются медленно. Слабые руки плохо держат посуду, вода проливается. Валенки намокли, примерзают ко льду.

Наконец я подошла совсем близко. Ползком взобралась на ледяную гору. В середине отверстие. Вода глубоко. Прежде здесь был кран для поливки улиц. Теперь это единственный источник воды для нескольких кварталов. Он постепенно превратился в колодец изо льда. Отверстие узкое, ведро не проходит.

— Ну, шевелись! — кричат мне. — Что зря место занимаешь. С ведром явилась…

С тоской смотрю на окружающих. У проруби боец опускает котелок, и воду из котелка выливает в свое ведро. Один котелок, другой, третий… Должно быть, жалкий был у меня вид…

— Получай, мамаша! — и боец вылил в мое ведро котелок воды.

Теперь мы обычно умываемся снегом. Сначала снег, обожжет лицо, потом ничего — даже жарко становится. Только руки долго не согреваются: они бескровные.

Через несколько дней мы с Мулей отправились на Невку. Взяли санки, бак, ведра — хотели привезти воды побольше. Едва добрались до реки. Бак и санки оставили, на берегу. Сошли по тропинке на лед. Стоять невозможно, скользко. Я, лежа около проруби, опускала на веревке ведро, вытаскивала четверть, иногда половину ведра. Муля тащила его на берег.

— Да, теперь мы знаем ценность каждой капли воды, — сказала Муля, с трудом переводя дыхание.

Я еле отодрала примерзшую ко льду шубу, ощупала на ней новые дырки. Едва сдвинув санки, мы потащили их медленно, осторожно. Боялись расплескать воду. Путь в гору не под силу. Падали, поднимались и снова падали.

Почта работает плохо. Месяцами нет писем. Зато их сразу приносят целыми пачками. Ира получила тяжелое известие. Ей сообщили о смерти ее друга Саши. Вспомнилось, как в первые дни войны он мечтал вернуться с победой и пожить с нами на даче. Саша был артиллеристом и пал в бою смертью героя. Тяжело. Кругом столько смертей. Так много пустот.

— Тетя Оля! Ма-а-ма уми-и-ра-ает.

В дверях Тамара. В больших отцовских валенках, в накинутой на плечи шубенке. Вытирает глаза худенькой рукой.

— Что мы будем делать? Папа на фронте.

— Может, мама поправится. Не горюй, Тамарочка.

— Нет, доктор сказал умрет… Теперь никто не поправляется, если заболеет. Тетя Оля, и я могу умереть. Я боюсь умирать.

— А ты не думай о смерти. Мама больна, ей в голову приходят мрачные мысли. Ты — девочка умная, должна успокаивать ее, а ты сама пугаешься. Нельзя так.

— Маму жалко.

— Ты же пионерка, будь мужественной.

Тамара стоит, опустив голову. Сквозь слезы говорит:

— И пионерам сейчас трудно.

Я обняла Тамару. Чем я могу ей помочь? С тоской смотрела вслед уходившей девочке.

На днях встретила другую пионерку, Шуру. Прежде балованная была девочка. Отец и мать в ней души не чаяли. Делали все, что она хотела. Война изменила ее. Шура не только взяла на себя заботы о родителях и все домашние дела, но находила время помогать маленьким соседским ребятишкам — Маше и Грише. Их мать постоянно болела. Дети оставались одни. В очаг снести их было некому. Шура заботилась о малютках, как о родных. Голод усиливался. Шура старалась поддержать отца, мать, малышей. Сговорилась с соседским мальчиком ездить на огороды, оставленные беженцами. Там ребята собирали капустные листья, кочерыжки. Иногда попадался картофель. Шура с мальчиком целыми днями копала, отыскивая пищу. Снаряды летели, иногда разрывались вблизи.

В холодную зимнюю ночь умер отец Шуры. Мать была на оборонных работах. Девочка сама выкопала могилу, сама зарыла его. Мрак, холод и одиночество встретили се дома. А ей только тринадцать лет.

Маленькая Маша лежала больная. Шура взяла ее к себе. Ночью, прижимаясь к больному ребенку, чувствовала себя сильнее. Решила спасти девочку от смерти. Она каждый день водила ее в очаг, потом шла за Гришей и относила его в ясли.

Холод усиливался. Резкий ветер мешал идти. Шура несла на руках ослабевшую Машу. Споткнулась. Упала. Встать не может.

— Машенька, поднимись. Иди немного ножками. Я отдохну, тогда тебя понесу снова.

Ребенок сделал несколько шагов. Упал. Лежат обе. «Замерзнет!»

Откуда и силы взялись у Шуры! Подняла Машу и, уже не чувствуя слабости, донесла до очага.