С Князевым? Он у нас что — эстрадная звезда, крупный политик? Его кроме нас и певицы Марусеньки никто и не знает.
Но этого не могло быть, это какой-то телевизионный розыгрыш, а может, актер с внешностью Князева. Дашка не раз говорила, что Князев с его данными должен сниматься в Голливуде.
— А с чего ты взяла, что это Князев. Может, кто похожий. Его сейчас и в Москве нет. У него телефон вне зоны действия.
— Выключенный телефон совсем не означает, что владельца нет в Москве, — отчеканила Людочка.
Положив трубку, я кинулась к компьютеру искать на Яндексе певицу Марусеньку. Реально существует такая певица, где кому поет непонятно, но имеет свой сайт с форумом для поклонников. Открыла фотографии: ничего так певица Марусенька, смазливенькая. На кого-то очень похожая. Ну, конечно, прямой нос, по-детски круглые щеки, это же я, только в лучшем, отфотошопленном варианте. «Я так люблю Марусеньку. Я ею брежу, хочу жить без неё, но не получается…». Значит, слова, которые окрыляли меня, были про неё, про настоящую Марусеньку, которой бредил Князев, которая гонит его, а он без неё не может, ведь Марусеньку никто ему не заменит. Марусенька — на редкость дурацкое имя, а Князеву оно казалось прекрасным, он и меня поэтому так называл, хотя я никогда, по его мнению, не сумею смеяться и прищуривать глаза, как эта девушка на фото.
А вот снимок на летней веранде со шторами в крупную ромашку, певица держит чашку, красивую, изысканную фарфоровую чашку, на которой четко просматривается весёлое имя Марусенька. Держит мою чашку, нет, не так, правильнее теперь будет сказать, это я держала её чашку. А вот и фотографии с женихом — Князев нереально красив, когда прижимает девушку к себе и улыбается одновременно и ей, и в объектив. Как это ему удалось? Видимо, профессиональный фотограф помог. Я зажмурилась и только тут поняла, что давно уже плачу, плачу, до щипанья в глазах, до распухших губ. В замке повернулся ключ — Дашка вернулась.
— Мам, ты чего? Ты из-за меня?
Я не могу ничего сказать, пытаюсь, но через всхлипывания слова не проходят.
— Мам, перестань. Я у Катькиного подъезда с ребятами стояла. Ну, не плачь. Я никогда без мобильника не уйду. Я вообще вечером из дома не уйду!
Я прижимаю Дашку к себе, целую её волосы: вот он, мой родной комочек жизни, вот оно, ради чего я живу. И черт с этими Марусеньками, Князевыми, главное, что есть эта девочка с тоненькими пальчиками, главное, чтобы не обидели её, а я как-нибудь, я справлюсь. Как Чума говорит: «и не такие нас бросали, и не таких мы разлюбляли». Дашка уставилась на монитор:
— Ты чего? Марусеньку слушаешь?!
— А ты эту певицу знаешь?
— Какая это певица? Полный отстой. Вот лучше это послушай.
Дашка защелкала клавишами мыши, а у меня перед глазами всё стояла певица Марусенька с моей чашкой в руках. Вернее, со своей чашкой. И вся эта история была её историей — историей певицы Марусеньки, а я так, даже не второстепенный герой, а случайно попавший в кадр представитель массовки. Надо было срочно кому-то все это рассказать. Но время за полночь: ни Чуме, ни Ирине не позвонишь. Но если я не выплесну переполняющее меня отчаяние, я им захлебнусь. В Дашкином телефоне запищало сообщение, и дочь рванула на кухню отвечать, а я открыла «Мой мир».
Мария 23:48
Миша, извини, что гружу тебя этим негативом, но я не знала, что может быть так плохо. Обидно осознавать себя полной идиоткой, которой попользовались, а потом стряхнули, как соплю с пальца. Обидно не то, что меня обманули, а то, что я обманывалась. Жить совсем не хочется.
Нажала на кнопку «отправить» и выключила компьютер.
Я легла и моментально провалилась в сон, но через полчаса проснулась и поняла, что больше уже не усну, а буду думать про Князева и певицу Марусеньку до тех пор, пока не свихнусь.
В девять утра раздался телефонный звонок. Это была Чума:
— Ну, ты как?
Людочка и Чуме вчера тоже позвонила и доложила про «завтрак у звезды». Чума с ходу зарифмовала звезду, а заодно и Князева с Марусенькой.
— Машунь, это только первую неделю тяжело, а потом легче будет, а через месяц степ-бай-степ опять человеком станешь. У тебя просто организм на расставания незакаленный, вот ты и растерялась. А так, с каждым разом восстанавливаешься всё быстрее, — утешала меня подруга.
Я смутно помню, как собирала Дашку к бабушке на дачу, смотрела телевизор, автоматически гладила бельё, ещё что-то делала, вернее, пыталась что-то сделать, когда раздался продолжительный звонок. Я метнулась в коридор, решив, что приехал Князев. Зачем ему приезжать — подумать не успела. Но за дверью стояли Людочка и Чума.
— Вот решили навестить больного друга.
Девчонки сразу прошли на кухню, поставили чайник, и как-то подчеркнуто спокойно начали разбирать принесенные пакеты. Это помыть, это в холодильник, этот йогурт сейчас съешь, понимаем, что не хочется, а надо. Людочка принесла ещё каких-то успокоительных таблеток на первое время:
— Потом ещё долго депрессовать будешь, накатывать станет волнами, но уже не так остро, главное, первых две недели прожить. Будешь пить по полтаблеточки каждый день — боль останется, но острота снимется.
Чума решительно убрала таблетки в Людочкину косметичку, откуда та их и достала:
— Какие ей таблетки! Посмотри на неё, она же из-за этого кобеля всю пачку сожрет — отнять не успеем.
А вечером мы с Людочкой и Чумой сидели на моей кухне и пили водку. Вообще-то, я водку не пью, но Чума объяснила, что это необходимо, поскольку ничем другим в данной ситуации не поможешь. Хорошо, что Дашка уехала с бабушкой на дачу и не видела, как я плачу пьяными слезами, повторяя: «За что он так со мной! Почему нельзя было по-человечески!».
— Ну, не скажи. Он тебе на прощанье серьги за пол-ляма отвалил, — возражала Чума. — Мне Сидоров даже чашки не оставил, всё сгрёб.
— А у меня Игорь, когда к шалаве ушёл, даже квартиру делить хотел, а у нас ведь две доченьки, два ангелочка — только спьяну можно назвать Людочкиных дочерей ангелочками, — а Мишка твой такой молодец!
Потом мы по очереди звонили Князеву с моего мобильника, чтобы высказать ему «всё». Но Князеву было не дано узнать «всего»: он находился, как обычно, вне зоны действия сети. Поэтому мы позвонили Сидорову, бывшему мужу Татьяны, чтобы рассказать ему, какой он подлец.
— Мы пели так, что вытрезвитель плакал, — сказал Генка Сидоров, и