было необычайно красиво, я смотрел, наверное…
Роман отхлебнул из кружки.
— Несколько минут смотрел, — продолжил он. — А потом облака вдруг остановились, замерли на секунду и побежали назад! Как?!
Я подобную восторженность не разделял и, если честно, не очень хорошо понимал, что Роман пытается рассказать. Или он заходил слишком издалека, или сам не очень понимал…
Наверное, я почувствовал, что в этой каше, рассказанной Романом поверх холодного бельгийского пива и жареной баранины, действительно есть некоторый смысл. То, что можно превратить в настоящую книгу.
И я позавидовал.
— У тебя есть красные носки? — тупо спросил я.
Роман достал платок, вытер лоб.
— Ты не понимаешь. — Роман сложил платок вчетверо, снова расправил. — Видимо, я слишком сумбурно рассказываю. Может, лучше ты посмотришь?
Роман подвинул мне блокнот.
— Тут более-менее все последовательно изложено.
— Нет, Роман, извини, — я отодвинул блокнот обратно. — У меня времени сейчас нет совершенно. Верхне-Вичугская сумочная компания, организую их выставку, работы по горло. Сам же видел — завал.
— Верхне-Вичугская сумчатая…
Роман поглядел на красную сумку под ногами.
— Но, если ты хочешь, я могу взять твои материалы, потом посмотрю. Обычно на Новый год у меня выпадает окно…
Роман тут же убрал блокнот со стола. Я отметил, что он, похоже, на самом деле крепко вступил на сомнительную дорожку сочинительства и теперь, как всякий неофит, опасался, что его интеллектуальный продукт будет отчужден морально неразборчивыми братьями по перу.
— Понимаешь, тот случай… ну с той девушкой… никак у меня из головы не выходил. Это ведь ненормальный случай, ты согласен, Витя? Жил человек вроде счастливо, работа, ребенок талантливый, все хорошо. А потом раз — и кончилось! Отрезали — и выбросили! Вот я и думал — почему? Почему оно так? В чем причина?
— Чего?
— Того, что случилось с той девушкой, — терпеливо повторил Роман. — Того, что случилось с ее сыном. С другим мальчишкой. С нами что случилось.
— С нами ничего не случилось, — сказал я. — И в этом нет никакой причины.
— Нет, — Роман покачал головой. — Есть, ты просто не понял. Я тогда тоже не понял, но потом… Это как с облаками! Облака шли в одну сторону, а потом раз — что-то изменилось, и облака развернулись обратно!
Роман потряс блокнотом.
— Все как обычно, потом раз — и переключилось! Словно где-то за стеной шестеренки перевернулись. Это как заглянуть под крышку старого лампового телевизора, помнишь, как у Снаткиной?
Снаткина.
Это есть наказание мне, это за гордыню мне, за сытое презрение к малым сим, как несправедлив был я к суггестивному поэту Уланову, как высокомерен с доброй Милицей Сергеевной, как побрезговал я той, что невольно застряла в дольмене, как смеялся я над Остапом Вислой, и вот, Билли Бонс, тебе бандероль.
— То есть если ты смотришь в телевизор с другой стороны, то видишь, как в колбах горят красноватые огни, трансформаторы трещат, гудит что-то, и все это абсолютно не похоже на то, что происходит на экране.
Замечательно заболела голова.
— Ну-да, ну-да, — зевнул я. — Мир не такой, как нам кажется. У бытия есть и неприглядная изнанка. «Водопады Нибиру» поют и трепещут в моем сердце. Ты про это думаешь написать? Если так, то спешу тебя огорчить — тема удручающе не нова, про это сорок раз написано.
— Нет, я не про это, — исправился Роман. — Ну, то есть в общем смысле. Некоторые события имеют не те причины, что кажется нам, это я хочу передать. Но это…
Роман поморщился.
— Иногда мне кажется, это настолько неуловимо, что в словах нелегко объяснить… Наверное, поэтому я решил написать книгу.
Я усмехнулся.
— Тебе трудно объяснить это в словах, и ты решил написать книгу?
— Да, — Роман вернулся к пиву. — Примерно так. В двух словах нельзя, в книге получится. Надеюсь. Ты же знаешь, книги показывают не словами.
На этом свежем замечании я подозвал официанта, заказал вертуту с малиновым конфитюром, Роману штрудель, обоим кофе по-гавански.
— То есть твоя книга будет про некоторые… общие ощущения? — уточнил я. — А не про конкретное исчезновение?
— Все книги про ощущения, — самоуверенно ответил Роман.
На это я не стал возражать.
— Книги — они должны общаться с читателем не с помощью слов, — сказал Роман. — В наши дни слова дискредитировали себя.
«История немецкой космонавтики». Отличный канал, я понял, что давно его не смотрел, он успокаивал не хуже «Берцев Империи». Или «Коньки Апокалипсиса 2020», достойно, достойно. Видимо, от мыслей про морскую фауну святых последних дней на моем лице образовался некий скептицизм, и Роман это заметил.
— Разумеется, ты прав, я весьма плотно работаю и с фактурой, — сообщил он. — Я собрал некоторый материал, изучил историю Чагинска, изучил биографии, но… не очень получается.
— Такое часто бывает, — успокоил я. — Главное не отступать. Работай каждый день — и количество перерастет в качество. Рано или поздно. Начни с рассказов, постепенно наращивая…
— Да-да, я так работаю, — занервничал Роман. — Рассказы, много читаю… Но…
— Не взлетает.
— Не взлетает, — подтвердил Роман.
— Взлетит, — заверил я. — Это далеко не с первой попытки удается. И не с первой книги. Понимаешь, я не зря тебя про тему расспрашивал, если у тебя в голове тема не сияет, если она не оформилась в деталях, то и текст не идет, ничего удивительного. Возможно, для дебюта стоит взять другую тему? Более линейную, открытую?
Роман открыл рот, чтобы возразить, но промолчал, задумался, поглаживая пальцем по коже блокнота.
Мы молчали. На Набережной заиграл джаз, хотя до вечера было далеко. В сторону музыки поспешила банда жирафов-вымогателей, за ней на тележке провезли странную композицию — составленную из пластиковых пальм и кедров модель Райского сада, за Эдемом на электрокаре проехал патруль.
«Угар муниципий», «ЖКХ-арт как чучело красоты». В последнее время канал начал повторяться, но я бы сейчас с удовольствием посмотрел и его.
— Нет, — помотал головой Роман. — Нет, я не могу другую, я уже отравился.
И тут же подали вертуту, штрудель и кофе в серебряном кофейнике.
ЖКХ-арт возник как чучело красоты, но его адепты искренностью души своей растрогали одряхлевшего Ильмаринена, и он придал ему подлинности и меры.
Вертуту здесь я еще не пробовал, она оказалась на высоте. Тесто в меру тянучее, пропеченное, с корицей и изюмом. Малиновый конфитюр порадовал отсутствием косточек, выраженным ароматом и салициловой кислинкой. Сливки густые, холодные, не очень сладкие создавали отличный ансамбль с вертутой и малиной. Определенно лучшая вертута в Геленджике, впредь буду брать ее исключительно здесь.
— Я больше не могу про другое, — повторил Роман.
— Это тебе так кажется. Возьми тайм-аут, съезди… в Якутию.
— Нет! — решительно