в традицию великих конгрессов мира. Отражением реального или предполагаемого распределения сил в международной системе стало то, что из двадцати шести стран, представленных в 1899 г., только шесть находились за пределами Европы: США, Мексика, Япония, Китай, Сиам и Иран. Гаагские мирные конференции стали результатом более тесного сотрудничества не столько между государствами, сколько между отдельными общественными деятелями - своего рода транснациональной мирной средой. Проблема заключалась в том, что они ничего не достигли на уровне политики великих держав, а "гаагский дух" не изменил ничего существенного в мышлении политиков.
Если правительства во второй половине века и задумывались о международных отношениях, не считая их военно-силовыми играми, то не столько над построением мира, сколько над "механикой" интернационализма. В той мере, в какой международное право являлось инструментом и средством такой конкретизации ниже уровня большой политики, произошел переход "от права сосуществования к праву сотрудничества", целью которого стало «совместное достижение государствами транснациональных целей». Сильно обязывающие договоры, подкрепленные периодическими конференциями экспертов, предвосхитили наднациональное законодательство еще до того, как оно появилось. Результатом стало исторически беспрецедентное нормотворчество в бесчисленных областях технологий, коммуникаций и трансграничной торговли. Унификация мирового времени уже обсуждалась в Главе 2. В этот же период были упрощены и стандартизированы меры и весы, международная почта (Всемирный почтовый союз 1874 г., Всемирная почтовая конвенция 1878 г.), железнодорожные датчики, расписание движения поездов, чеканка монет и многое другое для больших территорий мира. Для больших территорий, но не для всего мира: операционные системы слишком сильно различались по сложности, а культурное и политическое сопротивление было слишком упорным. Международную почтовую корреспонденцию было легче гомогенизировать, чем бесконечное разнообразие валют и платежных средств. Не все процессы адаптации и гомогенизации, начавшиеся в XIX веке, завершились к Первой мировой войне; многие из них продолжаются и сегодня. Важно то, что люди в XIX веке видели необходимость такого регулирования и делали первые шаги по его осуществлению. Неудивительно, что большая часть мира еще не была интегрирована подобным образом. И вновь XIX век демонстрирует долгосрочную преемственность со второй половиной XX.
Преемственность с прошлым была не очень многочисленной. Раннее Новое время в Европе знало много форм философского и научного универсализма, но, кроме трансокеанских торговых отношений, оно создало мало трансъевропейских системных связей. Его наследие проявилось не столько в прямых связях, сколько в возрождении старых программ. Так, новые предложения по созданию мирового языка опирались на соображения, высказанные еще Лейбницем. Самым известным, наряду с "Волапюком", придуманным констанцским священником Иоганном Мартином Шлейером, стало предложение польского специалиста по глазным болезням Людвика Лейзера Заменгофа, представленное общественности в 1887 году под названием "Эсперанто". К 1912 году насчитывалось более 1500 эсперантоязычных групп, некоторые из них находились за пределами Европы и Северной Америки. В 1905 году был созван первый всемирный конгресс этого движения. Этот наиболее эффективный вид преднамеренного лингвистического глобализма создал поистине планетарное сообщество общения, но не вытеснил ни один из национальных языков и не получил широкого признания в качестве средства научного обмена.
Другая инициатива, оказавшаяся в итоге гораздо более успешной, уходит корнями далеко за пределы эпохи раннего модерна: Олимпийские игры. Возрождение этой древней идеи в 1896 г. привело к проведению первой Олимпиады современности и стало одним из самых массовых, престижных и экономически выгодных глобальных движений, к которому присоединился англоязычный француз барон Пьер де Кубертен. Первоначальный импульс де Кубертена отнюдь не проистекал из философских размышлений о наступлении эпохи мира во всем мире. Скорее, молодой аристократ сформировал убеждение, что Германия выиграла войну 1870-71 гг. благодаря превосходству своей школьной гимнастики. В 1892 году он оставил в прошлом национализм и выступил за то, чтобы спортсмены разных стран соревновались друг с другом. Распространение других видов спорта, особенно командных игр - футбола (соккера) и крикета - также началось в последней трети XIX века.
Как и большинство дихотомий, противопоставление воинственной силовой политики и мирных гражданских усилий неправительственных интернационалистов слишком просто, чтобы быть полностью убедительным. В действительности существовали промежуточные уровни - прежде всего, попытки национальных правительств использовать интернационализм в интересах собственной внешней политики ("интернационализм в интересах наций", как выразился пацифист Альфред Х. Фрид в 1908 г.) Швейцария, а тем более Бельгия, придерживались стратегии интернационализации, например, способствовали проведению научных и экономических конференций с международным участием, не упускали возможности заявить о себе как о месте проведения международных мероприятий и организаций. Ключевым периодом для создания международных правительственных организаций (МПО) стали 1860-е годы - то самое десятилетие, когда появился Красный Крест как международная неправительственная организация (МНПО). Начиная с Международного телеграфного союза в 1865 году, до начала Первой мировой войны было создано более тридцати МПО; большинство из них рассматривали колонии как часть своей сферы деятельности. Также проводилось большое количество технических конференций, направленных на координацию новых систем транспорта и связи, таких как телеграф и регулярное пароходство, или на стандартизацию правовых норм в таких вопросах, как трансграничное перемещение валют. Особое значение имела серия международных конференций по здравоохранению, начавшаяся еще в 1851 году.
С точки зрения войны, мира и международной политики девятнадцатый век начался в 1815 году. Он последовал за долгим восемнадцатым столетием, которое для некоторых регионов мира - Европы, Индии, Юго-Восточной Азии - было веком необычайного военного насилия. По сравнению с предшествующим и последующим периодами, сто лет с 1815 по 1914 год были необычайно мирными в континентальной Европе. Межгосударственные войны редко были столь ограниченными по времени и пространству, а потери в них были столь малы как по отношению к численности войск, так и по отношению к гражданскому населению. Великие гражданские войны происходили не в Европе, а в Америке и Китае. Технология вооружений, железные дороги, генеральные штабы, обязательная военная служба произвели революцию в военном деле. Накопленный потенциал был реализован только в 1914 году, в большой войне, которая длилась так долго отчасти потому, что основные воюющие стороны имели в своем распоряжении более или менее одинаковые средства. Молниеносные кампании были еще возможны, но уже не наполеоновского типа, когда враг был сокрушен в считанные дни. Технологический и организационный прогресс Европы и США вступил в свои права, особенно после 1840 г., когда никакая гонка вооружений не могла создать равных условий: то есть против доиндустриальных военных культур Азии, Африки, Новой Зеландии и внутренних районов Северной Америки. "Асимметричная" колониальная война стала одной из форм насилия, характерных для эпохи. Другой формой стала "открытая война" - довольно избирательная операция, рассчитанная не на завоевание территорий, а на то, чтобы страна стала политически покладистой и ориентированной на Запад во