Читать интересную книгу «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Феликс Кузнецов

Потом Краснушкин сотрудничает в газетах «Донское утро», «Приазовский край», «Утро юга», где он опубликовал более 300 корреспонденций, статей, фельетонов. В 1917 году его приглашают фельетонистом в газету «Русская воля» (Петроград), а после ухода из нее он сотрудничает в журналах «Новый Сатирикон», «Аргус», «Журнал журналов», «Барабан», «Бич»...

6 января 1918 года Севский становится главным редактором газеты войскового правительства «Вольный Дон» (Новочеркасск) и, выпустив 33 номера, скрывается от красных; с 1919 года он — редактор журнала «Донская волна». Его перу принадлежит документальный очерк «Генерал Корнилов» (Ростов-на-Дону, 1919).

Мы со всем старанием перечисляем результаты поисков Бар-Селлы для того, чтобы уяснить: каковы же аргументы, каковы доказательства того, что именно В. Севский (Краснушкин) написал «Тихий Дон»? Их просто нет.

Бар-Селла относит к числу аргументов то, что Краснушкин родился и вырос на Дону, что в годы Первой мировой войны он был призван в казачьи войска 10 августа 1914-го, а 17 сентября того же года демобилизован по болезни. «Автора дневника провожают на фронт 12 августа 1914 года, а 5 сентября — последняя запись в дневнике — он погибает»16, — многозначительно замечает Бар-Селла, имея в виду дневник студента Тимофея.

Но принадлежность к казачеству и подобные случайные совпадения недостаточны для доказательства авторства «Тихого Дона». Справедливы слова самого автора новой гипотезы: «...и про казаков не всякий роман — “Тихий Дон”».

Еще одним аргументом в пользу авторства Краснушкина Бар-Селла считает то, что в годы Гражданской войны предполагаемый кандидат в авторы «Тихого Дона» находился в «стане белых», хорошо знал жизнь «белого лагеря» и редактировал журнал «Донская волна», пока не был расстрелян красными в январе 1920 года. Но если бы Севский (Краснушкин) имел отношение к роману «Тихий Дон», это не могло не получить хоть какого-то отзвука в тех более чем трехстах его корреспонденциях в газетах «Приазовский край» и «Утро юга», и уж тем более на страницах «Донской волны». Однако Бар-Селла не обнаружил в них ни одной ниточки, хоть как-то связывающей Севского (Краснушкина) с «Тихим Доном». И это не удивительно, поскольку, судя по биографии «претендента на авторство», на Верхнем Дону он никогда не был, а на территории повстанцев и быть не мог, поскольку в это время находился в Ростове. Именно из-за отсутствия информации «Донская волна» обошла Вёшенское восстание практически полным молчанием. «В “Тихом Доне” — ни капли “Донской волны”» — так назвал свою статью Г. С. Ермолаев, специально изучивший этот вопрос. «Просмотрев в свое время подшивку “Донской волны”, я не нашел в ней ничего, что можно было бы причислить с полной уверенностью к историческим источникам “Тихого Дона”»17, — заключил он.

Решающий аргумент в вопросе об авторстве «Тихого Дона», на взгляд Бар-Селлы, — текст повести В. Севского (Краснушкина) «Провинциальные картинки», обнаруживающей «разительное сходство» ее с романом «Тихий Дон».

В этой повести рассказывается о жизни города Глушинска (подражание очеркам о городе Глупове Салтыкова-Щедрина) с целью — «заклеймить эту пошлость и косность»18. В ней запечатлены, с потугами на иронию и сарказм, обыватели этого города, с тем, чтобы они, как пишет Севский (Краснушкин), «прочли... и вздохнули»19.

Познакомим читателей с отрывком из этого творения В. Севского (Краснушкина), в котором Бар-Селла обнаружил «разительное сходство» с «Тихим Доном», с тем, чтобы и они «прочли и вздохнули».

«Атмосфера все сгущалась и сгущалась: интриги, подкопы под ближнего, сплетни. В воздухе так и пахло грязной ложью и интригой. И душой всего был Балабошкин. Кто посмел иметь “свое суждение” — устранялся по мановению Балабошкина. Всюду была разбросана сеть клевретов его, тайных и явных. Клевреты шли в гору, повышались в чинах, и Ваня Мразь, которого одна дама в клубе приняла за лакея (настолько он был ощипан и жалок), достиг степеней высоких. Ваня способен на самые скверные поступки, но лицу, оклеветанному им, он все же будет слать приветственные телеграммы в дни рождения и ангела. Он тайком делал гадости! Балабошкин “вывел в люди” писцов, людей маленьких, привыкших к табуретам, посадил в кресла и заставил их играть в карты. Немудрено, что у маленьких людей закружились головы и они свихнулись. Над ними не было ока начальского и они сделали растраты. Такими были Серебров, Будкин, Фенедов.

Жизнь не по средствам вела к растрате, а дальше к самоубийству. Вообще же в Глушинске царила какая-то бешеная свистопляска, а Балабошкин вертел всеми, как марионетками. Загнано было все честное, хорошее. И не скоро одолели Балабошкина. Борьба была упорная. Сперва дворяне Глушинска отказались выбирать его в предводители, а один из дворян публично на дворянском собрании обозвал его нахалом, лезущим вопреки общему желанию. Балабошкин не решился привлечь к ответственности обидчика: могло всплыть слишком много нехорошего. И чувствуя начало конца, Балабошкин создает в Глушинске банк и проходит туда директором. Кассиром у него Ванька Каин, который вскоре совершает растрату, разнесенную после по книгам. Машка-пройдачка делает скандал Балабошкину в банке, а бухгалтер Кленов забирает его в руки, и Балабошкин в банке становится орудием Кленова. Ум Кленова подчиняет Балабошкина, и это первая над ним победа. Кредит, зависящий от директора, заставляет мелких торговцев голосовать всегда за Балабошкина и составлять кадр его сторонников. Большинство, послушное ему, составляется из писцов банка, которых он делает членами банка и завоевывает их симпатии тем, например, что выдает ссуду одному из них на лечение венерической болезни, которая уже никак не может быть отнесена к числу добытых на службе банку. Общие собрания назначаются во время половодья и крестьяне — члены банка — в силу невозможности отсутствуют на собраниях, а они едва ли бы примкнули к Балабошкину»20. И т. д.

Подобную «прозу» можно цитировать километрами, она уныла и скучна, несмотря на все потуги на «юмор и сарказм» и, конечно же, ничего общего с искрометной прозой Шолохова не имеет.

Очерк В. Севского (Краснушкина) «Генерал Корнилов» написан чуть лучше, — но только потому, что это — откровенно журналистская, документальная работа.

Дипломированный филолог, обучавшийся, по его словам, в двух университетах — Московском и Иерусалимском — Бар-Селла не может не понимать, что подобная беллетристика свидетельствует об одном: Севский (Краснушкин) не мог быть автором «Тихого Дона». Не существует ни одного доказательства того, что этот автор имел хоть какое-то отношение к «Тихому Дону». И выдумка Бар-Селлы — не более, чем эпатаж, рассчитанный на невзыскательного читателя.

С этим согласна и часть «антишолоховедов». Говоря о «способе», каким Бар-Селла делает неплохого журналиста, но третьеразрядного донского писателя автором «Тихого Дона», Макаровы пишут:

«Что можно сказать в связи с этим “открытием”? Лишь то, что исследователь немножко поторопился в своих выводах. <...> Когда-то Бар-Селла, заявив об отсутствии у нас профессионализма, написал, что в силу этого “приходится оставить без внимания... методологические пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых...”. Вот эта определенная самонадеянность, видимо, и подвела исследователя»21.

Выразительны эти взаимные упреки в «непрофессионализме», адресованные «антишолоховедами» друг другу, — к ним мы еще вернемся. Истина же в том, что, как показывает анализ их «трудов», печатью непрофессионализма отмечены работы и тех, и других. Знаменательно и то, что они взаимно отрицают друг друга: Макаровы — «открытие» Бар-Селлы в отношении Краснушкина, Бар-Селла — гипотезу Медведевой-Томашевской, Р. Медведева и Макаровых в отношении Крюкова.

Похоже, для «антишолоховедения» не так уж и важно, кто написал «Тихий Дон» — Крюков или Громославский, Краснушкин или Гумилев, Серафимович или Родионов... Хоть черт в ступе, лишь бы не Шолохов! И для Бар-Селлы главное — не в доказательстве того, что «Тихий Дон» написал журналист Краснушкин; убежден: он сам в это не верит. Главное для него — развенчание Шолохова, то есть задача отнюдь не научная.

ТЕКСТОЛОГИЯ ВСЕДОЗВОЛЕННОСТИ

При решении научной задачи исключена эта необъяснимая озлобленность, которой пронизана работа З. Бар-Селлы, который переходит пределы не только научной корректности, но и элементарных человеческих приличий. Даже «антишолоховеды» Макаровы указали своему коллеге на «недопустимый тон, который сколь невозможен и неприемлем в научном исследовании, столь же и опасен»22. Эту опасность Макаровы видят прежде всего в том, что «рядового читателя, воспитанного на “Тихом Доне”, любящего это произведение, его героев, взятый по отношению к Шолохову ернический тон не только оттолкнет от повествования, но и определит стойкое негативное отношение к любым другим попыткам разрешить проблему авторства»23.