он так молод, а у него так много врагов и ни одного друга. А люблю я его очень, очень. У него такое славное любящее сердце. Общество и люди употребляли и употребляют и теперь все средства, чтобы портить его, но сердца не могут в нем уничтожить никак.... Это такая всепрощающая душа, что его невозможно не любить. Он трудится, работает как вол, и кроме меня и своей сестры Юли ни от кого оценки на получает. Мне бы очень хотелось. Чтобы Вы имели к нему доброе чувство, милый друг мой. Из взрослых моих детей самые добрые и заботливые ко мне есть Володя и Юля.
Что касается Вашего помещения в Arcachon, милый друг мой, то Вы очень ошибаетесь, думая, что виллы там роскошны, наоборот, они совсем простенькие... Для Вашего хозяйства все готово, но только нам надо быть там немножко раньше Вас для того, чтобы мне и Юле пустить все в ход, каждой из нас по своей части.
10 ноября.
Чем ближе приходит день Вашего приезда, дорогой мой Петр Ильич, тем нетерпеливее я его жду. Мне кажется, что тогда я сделаюсь окончательно здорова и весела и покойна, а теперь пока мое положение очень печально. Есть все еще не могу, на воздух не выхожу, нервы расстроены до высшей степени и поправлять их ничем нельзя, сидя в четырех стенах;
слава богу, что хотя боли нет. Ну, да вот Вы приедете, мой бесценный, тогда все пойдет хорошо, как на Viale dei Colli....
Меня чрезвычайно радует, что Вы все-таки будете зимой жить в Италии, да еще и с братом. Быть может. Вы хотели бы, милый друг мой, теперь же соединиться с ним, а только для меня делаете жертву, приезжая в Arcachon, то, ради бога, дорогой мой, не делайте этого. Как ли ни дорога мне Ваша заботливость обо мне, но, с другой стороны, меня также заботит Ваше здоровье и хорошее расположение духа, и я не хотела бы, чтобы Вы в ущерб себе делали мне удовольствие. Я ужасно боюсь, чтобы в это время в Arcachon не сделалась зима; здесь вчера выпал снег, но сегодня, конечно, стаял.
Прилагаю здесь вырезку из “Gazette Musicale” о Вашем концерте, милый друг мой. В Варшаве его, т. е. Ваш концерт, будет исполнять также Schlotzer, профессор Варшавской консерватории. Варшавские газеты говорят об Вас также о большим почтением. Что Ваш Второй концерт, милый друг мой? Угадаю ли я, если скажу, что он будет посвящен Н. Г. Рубинштейну? Мне кажется, что это было бы вполне правильно; он умеет ценить Вашу музыку и восхищается ею искренно. Я прочла в “Моск[овских] вед[омостях]” объявление от Юргенсона, что скоро выйдет в печати наша сюита;с нетерпением жду ее. А кто перекладывал ее в четыре руки?...
Воскресенье. 11 ноября.
Вчера получила письмо от Коли, из которого вижу, что дама, бывшая с Володею в ложе в цирке, когда Вы их видели в Петербурге, дорогой друг мой, не была его жена, а сестра жены. Лиза, Володина жена, совсем молоденькая, ей теперь восемнадцать лет....
162. Мекк - Чайковскому
Париж,
13 ноября 1879 г.
Наконец пришел день, в который я могу Вас ждать, мой дорогой, бесподобный друг. Третьего дня я получила Вашу телеграмму, и мне стало грустно, что Вы не приедете в понедельник, как я надеялась, а во вторник, но теперь это все назади.
Я надеюсь, что Алеша к Вам присоединился в свое время.
Получили ли Вы мое письмо в Берлине?
Мне хочется уехать в Arcachon завтра или послезавтра, если только я опять не заболею, потому что сегодня и десны болят, и голова.
Если Вам скучно, друг мой, что Пах[ульский] приедет к Вам навстречу, то прошу на это Вашего снисхождения. Я спросила его, что он, быть может, не поедет на станцию встречать Вас,-он отвечал мне: “Боже мой, если бы я был на два часа от смерти, и тогда бы поехал на встречу Петру Ильичу!” После этого ответа мне уже было жаль отнимать у него такое удовольствие.
До свидания, мой бесценный.
163. Чайковский - Мекк
Париж,
Вторник.
1879 г. ноября 18. Париж.
12 часов ночи.
Очень приятный вечер! Встреча Пахульского доставила мне величайшее удовольствие. Мне приятно было видеть его и ради него, и ради Viale dei Colli, и Симаков, которые он мне напоминает, и, наконец, главное, ради сообщенных им известий об относительном благосостоянии Вашего здоровья. По уходе его я прочел Ваше дорогое письмо, из коего усматриваю, что Вы далеко еще не совсем поправились. Это значительно портит мне полноту удовольствия, ощущаемого вследствие пребывания в милом Париже, в нескольких шагах от Вас, милый и бесконечно дорогой друг! Во всяком случае, из всего, что мне рассказал Влад[ислав] Альберт[ович], я вывожу заключение, что Вы, по крайней мере, на пути к выздоровлению.
Милый друг! Хорошо ли Вы делаете, что возвращаетесь в Аркашон? Не забудьте, что теперь ноябрь, что, вероятно, начнутся туманы и дожди, что Аркашон все-таки не Италия, где солнце и в ноябре бывает приветно и ласково, что Вы дорогой можете простудиться, что там все-таки нет под рукой таких медицинских средств, как здесь, и что, наконец, при том раздраженном состоянии нервов, в коем Вы находитесь, Вам лучше всего как можно дольше сидеть на одном месте! Ради бога, не думайте, что все это я говорю руководимый недоверием к прелестям Аркашона и нежеланием расставаться с Парижем. Во-первых, из Ваших слов я вижу, что Аркашон должен быть в моем вкусе; во-вторых, мне хорошо везде, где покойно и тихо, а, в-третьих, я рад быть где бы то ни было, если чувствую себя под Вашим теплым крылышком. Нет! я говорю все это единственно ввиду требований Вашего здоровья. Вы велите мне откровенно сказать насчет того, не стремится ли мое сердце в Рим, к брату. Буду Вам отвечать откровенно. Модесту очень трудно одному с Колей, так как он ни на единую минуту не может его оставить одного и, следовательно, связан по рукам и ногам, пока меня и Алеши не будет около него, и я с радостью готов помогать Модесту беречь мальчика, которого люблю горячо. Но я предварил его, что раньше 15 декабря в Риме не буду, и с совершенно покойною совестью могу позволить себе до Вашего отъезда в Россию наслаждение жить вблизи Вас. Теперь позвольте мне в свою очередь просить Вас нисколько не стесняться Вашим обещанием побаловать меня в Аркашоне, и если Вы встретите хоть малейшее затруднение в приискании для меня .помещения в Аркашоне, то, ради бога, милый друг, напишите мне без всяких церемоний, что места для меня не нашлось. Я буду здесь ожидать Ваших распоряжений из Аркашона и, как бы Вы ни решили, подчинюсь им. Вы не сомневаетесь, конечно, что для меня будет величайшим удовольствием жить в милом месте, поблизости от Вас, но, если бы это оказалось затруднительным, я помирюсь с невозможностью.
Хорошо ли Вы делаете, милый друг, оставаясь при решении ехать в декабре в Россию? Не лучше ли для Вашего здоровья остаться на зиму на юге? Какое было бы счастие, если б приблизительно после рождества Вы бы могли понемножку добраться до Рима и там провести месяца три! Ведь не невозможно было бы на праздники, по примеру прошлого года, выписать Колю и Сашу хоть бы в Париж, а уж потом переселиться в Италию? Если б это случилось? Как это было бы хорошо!
То, что Вы пишете о Влад[имире] Карл[овиче], доставило-мне величайшее удовольствие. До сих пор я не имел об нем никакого понятия, и так как Вы никогда ничего мне об нем не говорили, то я и вообразил, что он как бы отрезанный ломоть от семьи Вашей и что он менее близок Вашему сердцу, чем Коля и Саша! Как симпатичен он мне сделался с сегодняшнего дня, и как крепко я полюбил его! Радуюсь, что случай привел к разъяснению для меня его характера и настоящих отношений к Вам!
Не приберу слов, чтобы как следует поблагодарить Вас за устройство дела касательно исполнения нашей симфонии. Я радуюсь, что Colonne ее сыграет, хотя нисколько не заблуждаюсь насчет степени успеха. Успеха, наверное, на первый раз не будет, но это ничего ровно не значит: пусть бранят, но пусть слушают. Это во всяком случае большой шаг вперед в деле ознакомления иностранных публик с моей музыкой.