решении, источником которого было предсказание оракула, божий суд, выпавший жребий, иными словами – игра (ибо непреложность решения вытекает лишь из правил игры), а вместе с ним и сам приговор воспринимались еще как единое целое.
Волю божественной власти, то есть то, что принесет с собою ближайшее будущее, то есть сбывшийся жребий, узнают, выпытывая у нее вынесение приговора. К оракулу прибегают, чтобы проверить неопределенные шансы. Вытаскивают палочки, мечут камушки или раскрывают наугад страницу священной книги. Так, по наказу Книги Исхода (28, 30) об урим и туммим5*, чем бы ни были эти предметы, их следовало носить в наперснике судном, который должен был находиться у сердца первосвященника, и в Книге Чисел (27, 21) священник Елеазар через посредство их спрашивает о совете. В Первой книге пророка Самуила (I Цар. 14, 42) по приказу Саула бросают жребий между ним и его сыном Ионафаном. Взаимосвязь между оракулом, метанием костей и судом дается здесь настолько ясно, насколько это возможно. Подобный оракул о грядущей судьбе известен и в древнеарабском язычестве6. И представляют ли собой что иное священные чаши весов, на которых Зевс в Илиаде взвешивает смертные судьбы тех, кому предстоит участвовать в наступающей битве?
Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он
Бросил два жребия смерти, в сон погружающей долгий:
Жребий троян конеборных и меднооружных данаев[42] 7.
Такое взвешивание – это суд Зевса, δικάζειν (дикáдзейн). Представления о божественной воле, роке и случайном исходе смешаны здесь воедино. Весы правосудия – ибо от этого гомеровского образа наверняка берет свое начало эта метафора – суть равновесие риска. О победе нравственной истины, о представлении, что правота весомее неправоты, пока еще нет и речи.
Среди фигур на щите Ахилла, как это описывает XVIII книга Илиады, есть судьи, восседающие средь священного круга. В круге пред ними лежат δύω χρυσοῖο τάλαντα (ду́о хрюсóйо тáланта) – два таланта чистого злата, – мзда для того, кто из них δίκην (ди́кен) – приговор – справедливее скажет8. Два золотых таланта – такова, стало быть, сумма, каковой домогается каждая из сторон. Однако же это более походит на ставку или на приз, чем на предмет судебного разбирательства. Талантами изначально обозначаются сами весы. Не можем ли мы предположить, что поэт разрабатывает здесь картину, восходящую к образцу, когда, в соответствии с древним обычаем, право действительно взвешивали, – то есть судьбу предрекало решение оракула, – он же, не вникая в это древнее представление, понимал под талантами цену.
Греческое δίκη (ди́ке), право, имеет целую шкалу значений, простирающихся от чистой абстракции до вещей более конкретных. Наряду с правом как абстрактным понятием оно может означать также причитающуюся долю, возмещение ущерба: стороны отдают и получают дике, судья – присуждает. Понятие это равным образом означает сам процесс, решение суда и наказание. По мнению Вернера Йегера, в этом случае – мы могли бы сказать, в виде исключения, – данное конкретное значение следовало бы рассматривать как производное от абстрактного9. С этим, пожалуй, не согласуется то, что именно абстрактные понятия: δίκαιος (ди́кайос) – справедливый и δικαιοσύνη (дикайосю́не) – справедливость – были образованы от дике лишь в более поздний период. Вышеописанная общность правосудия с испытанием жребия склоняет нас все же отдать предпочтение отвергнутой Йегером этимологии, согласно которой δίκη выводится из δικεῖν (дикéйн) – бросать, хотя взаимосвязь δίκη и δείκνυμι (дéйкнюми) – показывать – едва ли вызывает сомнение. Общность понятий право и бросать существует, очевидно, и в древнееврейском, где thorah, слово, обозначающее закон и право, и корень со значениями бросать жребий, метать, вопрошать судьбу у оракула, бесспорно, близки друг другу10.
Особое значение приобретает тот факт, что фигура Δίκη (Ди́ке) на монетах сливается с изображением Τύχη (Тю́хе), богини случайного жребия6*. И она тоже держит весы. «It is not, – говорит мисс Харрисон, – that there is a late ‘syncretism’ of these divine figures; they start from one conception and differentiate»11 [«Дело не в том, <…> что здесь обнаруживается позднейший ‘синкретизм’ этих божеств; они оба одного и того же происхождения и только различаются впоследствии»].
Примитивную связь права, жребия и азартной игры есть множество способов обнаружить и в традиции германских народов. Вплоть до сегодняшнего дня слово lot в нидерландском языке означает одновременно то, что предназначено нам на будущее, что выпадет на нашу долю, что нам суждено, beschikt (немецкое – Schicksal, судьба), – и знак удачи: так сказать, самая длинная или самая короткая спичка или, например, лотерейный билет12. Едва ли можно выяснить, какое из двух значений является первоначальным: в архаическом мышлении оба понятия сливаются воедино. Зевс держит весы божественного суда, асы мечут мировой жребий, бросая игральные кости13. Божий суд выносит свой приговор через испытание в силе или через схватку с оружием точно так же, как и через случайно выпавшие игровые символы. Не без оснований, уходящих далеко в прошлое и глубоко укоренившихся в человеческой душе, и теперь все еще гадают на картах. Поединок с оружием в руках порой сопровождается игрою в кости. В то время как герулы сражаются с лангобардами, их король склоняется над игральной доской. Подобным же образом играют в кости в шатре короля Теодориха при Кьерзи14 7*.
С точностью определить, в чем состояло понятие божьего суда у тех народов, которые его применяли, вовсе не так легко. На первый взгляд это вроде бы можно описать следующим образом: через исход испытания или метания жребия боги показывают, на чьей стороне правда или в каком направлении простирают они свою волю. Но не есть ли это уже позднейшая интерпретация? И само состязание, сама игра ради того, чтобы одержать победу, не является ли по сути исходным пунктом? Исход азартной игры сам по себе есть священное решение. Это то же самое, чего до сих пор требует устоявшийся обычай: при равенстве голосов пусть решает жребий. Только в последующей фазе выражения религиозных воззрений приходят к формулировке: правда и справедливость бывают явлены тем, что божество направляет падение игральных камней или дарует победу в схватке. Когда Эренберг говорит: «Aus dem Gottesurteil erwächst das weltliche Gericht»15 [«Из божьего суда вырастает светское судопроизводство»], – передо мной словно предстает целый ряд образов, выпадающих из истории. Пожалуй, это должно звучать следующим образом. И судопроизводство, и обычаи божьего суда коренятся в практике агонального решения споров вообще, будь то с помощью жребия или испытания силы. Битва до победы или поражения священна сама по себе. Если она вдохновляется