Но несмотря на щедрую хлебосольность хозяев и возможность после коротких встреч с ними за трапезой уединяться в комнате, предаваясь размышлениям, или же нагуливать аппетит на морозном уличном воздухе, Алексей быстро стал тяготиться затянувшегося гостеприимства. Разговоры начали даваться ему с трудом, его снова принялась мучить убийственная мысль, что он не просто живёт не в своё время, но и проживает, возможно, чью-то чужую жизнь, которую он совершенно не заслужил и от которой должен отказаться.
“Quand on vit, il n’arrive rien [Пока живешь, ничего не происходит (фр.)],— вновь и вновь вспоминал он полюбившееся изречение Сартра.— В моём случае это означает, что моя нынешняя миссия, моя теперешняя жизнь - не более чем расставить точки над “i” в результатах событий, которые происходили, когда я не жил… Что ж - я справился и выполнил эту работу, и теперь вряд ли смогу сделать что-либо ещё. Я даже не сумел толком полюбить, и обрёк на разлуку Марию и Катрин. Ведь я не имел права дарить им надежду, которой не обладал. Моя единственная настоящая любовь - это фиалкоокая Елена, которую жалкий и ободранный трамвай с прицепным вагоном по-прежнему уносит от меня, скрипя и раскачиваясь на стрелке Астаховского моста… Елена погибла столь же легко и ожидаемо, как легко и ожидаемо погибали в войну девяносто девять процентов из моего поколения - не задумываясь о собственной значимости и не прося взамен даже церковной панихиды. Подобное отношение к себе может показаться глупостью, однако в природе глупостей не бывает… Значит - все они чают, о чём достоверно и воочию узнал я - о миллиарде молний, которые в неведомый час пронзят тела живых и прах усопших, и будут и Воскресение, и Суд, и отныне уже новая и вечная Жизнь… Чают, но не знают наверняка. Поэтому я должен туда вернуться и сообщить хотя бы Елене о том, что всё ещё предстоит… Я должен вернуться…”
Удостоверившись, что это его намерение твёрдо, Алексей решил подвести итоги и раздать долги. Одним из первых, кого он вспомнил, оказался рястяпа-охранник Козлов, благодаря документам которого они с Петровичем сумели выпутаться из очаковского бомжатника. Правда, не имелось ни адреса охранника, ни денег, которые можно было ему послать.
К счастью, в тот же день Алексей увидел во сне, что Козлов, успев побывать уволенным с нескольких работ кряду, вдруг влюбился в одинокую учительницу, бросил пить и сделался совершенно новым человеком - по-прежнему доброжелательным, но теперь вдобавок ещё и счастливым.
Во время другого своего сна Алексей разыскал в одном из дорогих ресторанов олигарха с Остоженки, у которого Петрович в своё время экспроприировал немного одежды и денег, подсел за столик и принёс извинения за этот некрасивый, однако в тот момент жизни совершенно необходимый поступок. Но олигарх даже не понял, о чём идёт речь, поскольку был полностью поглощён разговором со своим финансовым директором о том, сколь удачно они заработали на необъяснимом скачке валютных курсов, произошедшем в первые дни сентября и повторившимся спустя неделю.
Было ещё несколько подобных снов, один из которых оказался примечателен тем, что явившийся в нём бандюган Устюгов, тоже прослышавший про мировой триумф Марии, публично и без колебаний пообещал вывести из тени все свои капиталы, чтобы направить в фонд для помощи одарённым детям.
Но куда более Алексея интересовали обстоятельства, в силу которых Гроб Господень оказался в России. Коротая дневные часы, Алексей испросил у хозяев разрешение воспользоваться их неплохой библиотекой, дабы навести кое-какие справки. Он выяснил, что ныне установленный при входе в иерусалимский храм Камень Помазания принимал тело снятого с креста Иисуса лишь на короткое время перед погребением, а символизирующая Гроб Господень плита в знаменитой Кувуклии была водружена в середине XVI века.
Настоящая же реликвия, вывезенная из Иерусалима Мануилом Комниным в годы правления там незадачливого короля Амори, за пятнадцать лет до сдачи Иерусалима сарацинам, недолго пребывала в константинопольской Святой Софии, поскольку вскоре навлекла на столицу восточного христианства чудовищную западную агрессию.
Далее Алексей обнаружил, что разорение крестоносцами Константинополя в 1203-1204 годах, в канун которого священную реликвию успели тайно переправить в неведомую новгородскую землю, осуществлялось не по спонтанному решению средневековых самодуров, а на основе контракта. Согласно контракту, поход крестоносцев оплачивало Венецианское государство, оговорившее для себя право на большую часть ожидаемой прибыли. Действительно, получив с грабежа столицы Византии колоссальный денежный доход, после 1204 года Венеция начала процветать, в то время как накануне совершенно не могла похвастать богатством. Что же произошло?
Разгадка, к которой вскоре пришёл Алексей, оказалась простой и чудовищной одновременно. Колоссальные по тем временам деньги - почти миллион золотых марок - венецианские банкиры и выступившие под их знаменем рыцари-крестоносцы заняли у тамплиеров. Храмовники же намеревались получить назад не столько деньги с процентами, сколько главнейшие христианские реликвии, сохраняемые в Византии. Зачем - тоже ясно: именно в те годы папа Иннокентий III сколачивал под своим началом единое европейское государство, эдакий первый вариант Евросоюза, и в силу тогдашних представлений объединение могло быть успешным только в случае, если б у его инициатора находились под рукой все источники церковной благодати. К 1204 году папа Иннокентий контролировал Францию, Англию, Болгарию, Португалию, Арагон, Сицилийское королевство, силами им же учреждённого Тевтонского ордена подчинил германские земли, вёл успешное завоевание Пруссии и всячески склонял к союзу Романа Галицкого, княжившего на русском юго-западе и несколько лет державшего титул Великого Киевского князя. В новом сверхгосударстве тамплиеры видели себя главной финансовой силой и планировали со временем получить неограниченную власть.
Однако из-за того что самой главной реликвии в разорённом Константинополе обнаружить не удалось, эти планы рухнули. Разошедшиеся амбиции тамплиеров, уместные в масштабах общеевропейского государства, которое рассыпалось, не успев сложиться, за неимением соразмерных задач начали становиться для пап и королей всё менее терпимыми, что спустя сто лет привело Орден к кровавому разгрому. Был ли к тому времени возвращён венецианский долг или нет (венецианцы пытались частично погасить его деньгами, вырученными от продажи французскому королю другой вывезенной из Константинополя реликвии - тернового венца Христа) - не столь уж и важно, поскольку в части главного сокровища, под которое кредит выдавался, счета у храмовников так и не были сведены.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});