Читать интересную книгу Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) - Мэри Рено

Я проглотил вино, словно лечебное питье, и попытался улыбнуться. Из-за ужасной жары Александр носил тонкое белое одеяние из индской ткани, в складках которого тело читается столь же ясно, как в тех одеждах, что высекают скульпторы. Поставив чашу, я обнял его. Как всегда, Александр словно бы светился изнутри. Он казался мне неутолимым и неиссякающим, как само солнце.

Когда царь вышел, я оглянулся на статуэтки из золота, и бронзы, и слоновой кости, мрачно взиравшие на меня со своих подставок. «Оставь его в покое! – сказал я им. – Неужели ты не можешь остановиться? Ты умер из-за собственной оплошности, нетерпения, жадности. Неужели ты настолько не любишь его, чтобы требовать к себе? Оставь его мне, ибо я люблю его больше, чем ты». Все они посмотрели на меня и тихо ответили: «Да, но я знал его».

Из Греции прибыли новые послы, увитые венками и гирляндами, словно совершали паломничество к обиталищу бога. Вновь они короновали Александра: золотая оливковая ветвь, золотые усики ячменя, золотой лавр, золотые полевые цветы… Я и сейчас еще вижу его в каждой из этих корон.

Несколько дней спустя кто-то из друзей Александра напомнил ему, что после всех этих триумфов царь так и не отпраздновал победу над коссаянцами (победа эта была столь полной, что Александр принял несколько тысяч бывших разбойников в собственное войско). Друзья заявили, что царь давненько не устраивал шествий с музыкой и танцами, а пир в честь Геракла уже не за горами.

Они не хотели причинить зло. Худшие из друзей искали благосклонности; лучшие в доброте своей стремились подарить царю спокойный, радостный праздник, напомнить ему о славе и помочь забыть о печалях. Боги могут сотворить что им угодно из всех наших желаний и побуждений.

Александр объявил о пире, принес жертвы Гераклу и каждому воину своей армии выставил по чаше вина. Шествие началось на закате.

Стояла знойная вавилонская ночь. С едой было покончено довольно быстро. Я приготовил, с несколькими друзьями Александра, небольшой сюрприз: танец македонцев и персов, по четверо с каждой стороны: поначалу вроде как война, потом – дружба. Мы были наги, если не считать шлемов и юбок либо штанов. Александру танец пришелся по душе, и он пригласил меня сесть рядышком и разделить с ним вино в золотой чаше.

Лицо Александра пылало; ничего удивительного, в ночной духоте и после нескольких чаш вина, но блеск в его глазах мне чем-то не понравился. Не так давно я протирал его губкой, чтобы смыть пот, но ночь, разумеется, была теплой. Когда царь обнял меня, его тело показалось мне горячее воздуха.

– Аль-Скандер, – прошептал я, стараясь, чтобы меня не услышали, – у тебя, по-моему, жар.

– Ерунда. Здесь просто слишком душно. К тому же я собираюсь уйти сразу после песнопения с факелами.

Вскоре, подхватив горящие факелы, они с песнями вышли в сад, чтобы освежиться первыми дуновениями ночной прохлады. Выскользнув из толпы, я направился в опочивальню, чтобы проследить за приготовлениями ко сну. Когда песня понемногу стала стихать, я вздохнул с облегчением. Вошел Александр. Останься я наедине с ним, я сказал бы: «В постель, и не возражай мне», но перед царским двором всегда старался придерживаться формальностей. Поэтому я просто шагнул вперед, чтобы принять венец. Одеяние оказалось влажным от пота, и я видел, как Александра знобило.

– Просто разотри меня и сыщи что-нибудь потеплее.

– Господин мой, – проговорил я, – ты ведь не собираешься куда-то идти посреди ночи?

– Да, Медий пригласил нескольких старых друзей выпить и поговорить. Я тоже обещал заглянуть…

Мой взгляд истекал немой мольбою, но Александр улыбнулся в ответ и покачал головой. Он был великим царем, решения которого нельзя оспаривать перед двором. Эти законы – в нашей крови; никто из нас не в состоянии преступить их, не проявив непозволительной дерзости… Протирая царя губкой, я поглядывал на расставленные вокруг изображения Гефестиона, думая: «Почему ты сейчас не здесь? Только ты мог бы сказать ему: „Не дурачься, Александр. Ты отправишься в кровать, даже если мне придется затолкать тебя туда. Багоас, беги к Медию, скажи ему, что царь не может прийти…“»

Но статуи молча стояли в героических позах; Александр облачился в греческое одеяние из мягкой шерсти и вышел, сопровождаемый факельщиками, в коридор с львиным фризом.

Прочим я сказал:

– Все вы можете уйти. Я подожду царя и позову, если ваше присутствие будет необходимо.

В комнате стоял диван, на котором я обычно спал, если Александр возвращался поздно; его шаги всегда пробуждали меня. Сегодня, впрочем, я долго не мог сомкнуть глаз и видел, как луна вскарабкалась на небо. Когда Александр вернулся, петухи уже кричали, приветствуя утро.

Царь показался мне уставшим, раскрасневшимся, да к тому же и шел нетвердо. Он пил вино от заката и до рассвета, но сейчас был в хорошем настроении и вновь похвалил мой вчерашний танец.

– Аль-Скандер, я гневаюсь на тебя: ты ведь знаешь, при лихорадке нельзя пить.

– О, все уже прошло. Я говорил тебе, ничего страшного. Сейчас лягу и высплюсь… Пошли окунемся – ты всю ночь провел здесь в своих одеждах.

Первые лучи солнца сияли сквозь резные ширмы, пели птицы. Бассейн освежил меня, но не снял сонливости; уложив Александра в постель, я отправился к себе и проспал до самого вечера.

Тихо войдя в опочивальню, я видел, что Александр уже проснулся, но не спешит встать, ворочаясь. Я подошел ближе и коснулся его лба.

– Аль-Скандер, твоя лихорадка вернулась.

– Ерунда, – твердо отвечал он мне. – У тебя холодные руки, не убирай их.

– Я прикажу принести ужин. Речная рыба сегодня особенно хороша. И как насчет лекаря?

Лицо Александра окаменело, и он отвернул голову, сбрасывая мою руку.

– Никаких лекарей. На них я уже насмотрелся. Нет, я сейчас встану. Медий приглашал меня на ужин.

Я спорил, умолял, но царь проснулся раздраженным и нетерпеливым.

– Говорю тебе, ерунда. Болотная лихорадка, она отпустит меня в три дня.

– Не суди по вавилонянам, они привыкли к своему климату. Жар – это всегда скверно. Почему ты не можешь позаботиться о себе? Мы ведь не на войне.

– Если ты не прекратишь нянчиться со мною, я устрою войну. Мне бывало и хуже, когда я целыми днями носился по горам. Пойди скажи, что мне нужно одеться.

Я хотел бы, чтоб Александр ужинал с кем угодно, но не с Медием, коего ничуть не заботило чужое здоровье. Медий с азартом поддерживал Гефестиона в ссоре с Эвменом и лишь усугублял ее, как я слышал, ибо имел на редкость острый язык, и некоторые из его насмешливых изречений передаются сейчас от имени самого Гефестиона. Нет сомнений, скорбь Медия была искренней, но он отнюдь не медлил, желая использовать выгоду, которую принесла ему смерть друга. Язык Медия умел изливать как уксус, так и мед, и он всегда смешил Александра, любившего остроумные беседы. Не плохой человек, но и не особенно хороший.

Когда Александр вернулся с пирушки, я уже клевал носом. Судя по небу, было недалеко за полночь, и я обрадовался, что царь вернулся ко мне так рано.

– Я оставил их заканчивать ужин и ушел, – заявил он. – Жар немного поднялся. Освежусь в бассейне – и спать.

Когда я помогал ему разоблачиться, то не мог не заметить, что дыхание Александра было неровным, словно бы он долго бежал.

– Давай я лучше просто протру тебя губкой, – предложил я. – По-моему, сейчас тебе не стоит купаться.

– Окунусь – и мне сразу полегчает.

Александр не хотел слышать уговоров и отправился в бассейн в купальном халате. Впрочем, он не задержался в воде надолго. Я вытер его и едва успел накинуть халат ему на плечи, когда Александр заявил мне:

– Пожалуй, я посплю прямо тут, – и двинулся к скамье у кромки воды.

Забежав вперед, я заслонил ее собою. Тело Александра сотрясалось в жестоком ознобе, зубы щелкали.

– Найди мне теплую простыню, – сказал он.

В Вавилоне, посреди лета, в полночь! Я сбегал в царские комнаты и вернулся с зимним плащом.

– Это сойдет, пока не кончится приступ. Я согрею тебя.

Я накрыл Александра плащом, набросил сверху собственную одежду, после чего залез внутрь и сжал его в объятиях. Александр содрогался от холода – прежде я не видел, чтобы человека так колотила дрожь, хотя кожа оставалась горячей. «Ближе», – просил он, словно бы мы, нагие, согревали друг друга посреди метели. Прижавшись к нему, я слушал внутренний голос, но пророк, сказавший в Экбатане: «Сохрани это в сердце своем», сейчас молчал. Он не добавил: «Никогда больше».

Озноб прекратился, разгоряченный Александр стал потеть, и я оставил его. Он сказал, что заснет здесь, где воздух посвежее, – я же оделся и разбудил хранителя опочивальни, чтобы тот послал в бассейн все необходимое для Александра и какой-нибудь тюфяк – для меня. Перед рассветом лихорадка отступила, и я сомкнул глаза.