Я видел его лицо. Оно светилось радостью, слишком сильной для живого существа, и в то же время было затемнено невыносимым несчастьем. Как будто его лицо было переделано рукой Бога и Сатаны одновременно. Вы можете видеть отражение этого в моем лице. Но вы не видели этого в той степени, в какой оно было на лице Стентона. Глаза широко открыты и неподвижны будто созерцают внутреннее зрелище рая и ада! Он шел, как проклятый, несущий в себе ангела света.
Музыка взметнулась снова. Я вновь услышал бормотанье — «А-во-ло-а!» Стентон повернулся лицом к порталу. И тут я заметил, что заполняющий и окружающий его свет имеет внутреннее ядро — нечто отдаленно напоминающее по форме человеческую фигуру. Это ядро то рассеивалось, то собиралось вновь, вырывалось за его пределы и входило в него снова. И когда сверкающие частицы входили в него, все тело Стентона испускало свет. И внутри этого сверкания, спокойные и безмятежные, двигались семь маленьких лун.
Все это я видел, а потом Стентон поднялся, взлетел на неприступную стену, на самую ее вершину. Свет под луной побледнел, звенящая музыка стихла. Я попытался пошевелиться. Но заклинание продолжало удерживать меня. Теперь из неподвижных глаз полились слезы и облегчили боль в них.
Я сказал, что взгляд мой был неподвижен. Так оно и было. Но периферическим зрением я видел часть дальней стены внешнего укрепления. Казалось, прошли века, и я увидел на этой дальней стене сияние. Потом показалась фигура Стентона. Он был далеко, на самом верху гигантской стены. Но я по-прежнему различал сверкающие спирали, которые ликующе вились вокруг и сквозь него; скорее чувствовал, чем видел, его лицо в трансе при свете семи шаров. Взметнулись хрустальные ноты, и он прошел. И все это время, как будто из какого-то скрытого источника, внутренний двор светился и рассыпал серебряные огни, которые затмевали лунный свет, но казались частью его.
Десять раз так он проходил мимо меня. Свечение усиливалось вместе с музыкой, скользило по вершине созданного человеком базальтового утеса и исчезало. И между этими проявлениями проходила вечность, а я по-прежнему корчился в неподвижности, беспомощное существо из камня с незакрывающимися глазами.
Наконец луна приблизилась к горизонту. Звуки музыки стали громче, за ними — вторично — крикнул Стентон. Крик его был, как эхо первого. Вновь мягкий, вздыхающий звук на террасе. И — полная тишина. Свет померк; луна заходила, и мгновенно жизнь и способность двигаться вернулись ко мне. Я побежал вперед, прыжками взлетел по лестнице, во внутренний двор и прямо к серой скале. Она была закрыта — я знал, что так и будет. Но показалось ли мне, или я на самом деле услышал доносящийся с огромного удаления торжествующий возглас: «А-во-ло-а! А-во-ло-а!»?
Я вспомнил об Эдит. Побежал к ней. При моем прикосновении она проснулась, с удивлением взглянула на меня, приподнялась на руке.
— Дэйв! — сказала она. — Я уснула… после всего. — Тут она заметила на моем лице отчаяние и вскочила на ноги. — Дэйв! — воскликнула она. — Что случилось? Где Чарлз?
Прежде всего я разжег костер. Затем рассказал ей все. И до самого рассвета мы сидели перед костром обнявшись, как испуганные дети.
Неожиданно Трокмартин умоляюще протянул ко мне руки.
— Гудвин, старый друг! — воскликнул он. — Не смотрите на меня, как на сумасшедшего! Это правда, абсолютная правда! Подождите… — Я, как мог, успокоил его. Через некоторое время он продолжил рассказ.
— Никогда, — сказал он, — человек так не приветствовал приход солнца, как мы в то утро. Как только стало светло, мы вернулись во двор. Базальтовые стены, на которых я видел Стентона, стояли черные и молчаливые. Терраса, как всегда, была пуста. Серая скала на своем месте. В углублении у ее основания — ничего. И ничего, никаких следов пребывания на острове Стентона — ни следа, ни знака.
Что нам оставалось делать? Те же доводы, что удержали нас накануне, удержали и сейчас — и вдвое сильнее. Мы не могли покинуть тех двоих, не могли уйти, пока оставалась хотя бы слабая надежда на их спасение — но как же нам оставаться? Гудвин, я любил свою жену, сильно любил, так сильно, как я и не подозревал до этого дня; и она так же любила меня.
— Оно за ночь забирает только одного, — сказала она. — Любимый, пусть оно возьмет меня.
Я плакал, Гудвин. Мы плакали…
— Вам потребовалась большая храбрость, Трокмартин, — прервал я его. Он оживленно взглянул на меня.
— Значит, вы поверили? — воскликнул он.
— Верю, — ответил я. Он схватил меня за руку и сжал ее так, что едва не сломал.
— Теперь, — сказал он, — я не боюсь. Если я… не смогу, вы подготовитесь и продолжите работу.
Я пообещал. И — да простит меня Небо — это было три года назад.
— Да, потребовалась храбрость, — продолжал он, опять спокойно. — Больше чем храбрость. Потому что мы знали, что идем на самопожертвование. Каждый из нас в глубине сердца чувствовал, что один из нас не увидит следующего восхода. И каждый из нас молился, чтобы смерть, если это смерть, вначале пришла к нему.
Мы тщательно все обсудили, призвав на помощь все умение анализировать и привычек спокойному научному мышлению. Мы по минутам рассчитали время проявления феномена. Хотя низкое пение начиналось в момент восхода луны, проходило целых пять минут между полным восходом и странным, вздыхающим звуком на внутренней террасе. Я перебирал в памяти все происшедшее прошлой ночью. По крайней мене пятнадцать минут прошло между вздохом и усилением лунного света во внутреннем дворе. И проходило еще десять минут до первых звуков хрустальной музыки.
Звук вздоха — что он мне напоминал? Конечно — дверь, мягко поворачивающуюся вокруг основания.
— Эдит! — воскликнул я. — Думаю, я нашел! Серая скала открывается через пять минут после восхода луны. Но кто бы не появлялся изнутри, он должен ждать, пока луна поднимется выше, или он приходит с большого удаления. Нам не нужно ждать его появления, наоборот, нужно захватить его врасплох, прежде чем он пройдет в дверь.
Мы рано пройдем во внутренний двор. Ты возьмешь с собой пистолет и ружье и спрячешься так, чтобы прикрывать вход, — если скала действительно откроется, я войду внутрь. Это наша лучшая возможность, Эдит. Я думаю, она у нас единственная.
Моя жена упорно возражала. Она хотела идти со мной. Но я убедил ее, что ей лучше оставаться снаружи и быть готовой помочь мне, когда я буду пробиваться к выходу.
День прошел слишком быстро. Перед лицом опасности наша любовь, казалось, стала еще сильнее. Может это последняя вспышка перед затуханием, раздумывал я. Мы приготовили и съели хороший обед. Старались отвлечься от всего, кроме научного аспекта проблем. Мы согласились, что, чем бы это ни было, причины у него человеческие, и нам ежесекундно нужно об этом помнить. Но какой человек способен создать подобные чудеса? Мы дрожали при мысли о вероятных открытиях следов исчезнувшей расы, о людях, возможно, живущих в городах, над скалистой крышей которых перекатываются волны Тихого океана, об утраченной мудрости полубогов юности человечества.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});