и сам отвезу тебя.
Самбор, стоявший за Людеком, тоже предложил свои услуги:
— Возьмите меня с собой… Я буду держать его голову на коленях…
Все вокруг стали проситься на остров: Доман, Людек, Самбор, и всех влекла туда Дива, всем хотелось увидеть её.
— Я бы с радостью поехал, — сказал её брат Людек, — но у меня сердце изболится при виде родной сестры, прикованной там к жертвеннику, между тем как в ином месте она могла бы стать полновластной хозяйкой дома… Нет, я не поеду… вы поклонитесь ей от меня… А ты, Доман?
— О, я поеду! — воскликнул Доман. — Непременно поеду. Она меня ранила и пролила мою кровь, но потом, когда я, больной и раненый, приплыл на остров, она выхаживала меня и спасла мне жизнь.
— Поклонитесь ей от меня! — повторил Людек. — От меня, от брата и сестёр, от наших стен и порога и от домашнего очага.
Добек молчал, его подняли на руки и отнесли в чёлн. Доман сам положил его голову к себе на колени, а Самбору, который укутывал ему ноги, передал весла. Чёлн медленно поплыл. Ночь была светлая, и они видели, как в лучах луны плясали на воде русалки; как вдалеке, над гладью озера, вдруг подымались их головки и исчезали, едва они приближались; как белые их руки отжимали косы, с которых падали прозрачные капли; потом почудилось им, будто кто-то поёт, но, подплыв ближе, они нашли только бурлящий водоворот, который вспенили плясуньи.
Наконец, показался остров, деревья вдали, розоватый столб дыма над храмом и красные окошки хат, а на лужайке — становище укрывшихся от поморян людей, до которых шум битвы доносился лишь в вое ветра.
Когда чёлн стал приближаться к острову, на берегу собралась толпа любопытных, а среди них и Дива, которая всматривалась вдаль, словно кого-то ждала.
Доман, едва взглянув, первый её узнал.
— Вот она стоит! — закричал он. — Дива! Дива! У кого же ещё такой рост? Такая осанка? Такая царственная величавость, как у неё?..
Чёлн уже зарылся в песок.
Самбор выскочил, чтобы вытащить его на берег. Дива подошла к ним спокойно, без тени удивления, словно чувствовала, что они приедут, и ждала их.
Самбора, припавшего к её ногам, целуя краешек платья, она встретила улыбкой, Домана — румянцем, а над Добеком Дива с любопытством склонилась, когда он застонал от боли. Стояли тут и Визун, и старая Наня, и несколько девушек-жриц.
Прорицатель возвратился в храм задолго до конца сражения, однако теперь, возлагая в жертву обагрённое кровью копьё, даже не спросил, кто одержал победу. Но вид у него был торжествующий и гордый.
— Мы разгромили их! — вскричал Доман, выскакивая из чёлна. — Верно вы нам предсказали. Мало кто из врагов ушёл живым… пал и один из их вождей, но Лешеки бежали в леса…
Визун, почти не слушая, склонился над Добеком, чтобы осмотреть его рану. Добек показал ему ногу.
— А ты… как ты отплатил ему за этот удар? — спросил старец.
— Оставил в поле на потеху воронам, лишив его жизни тем самым мечом, который подарили мне немцы.
— Несите его к священному источнику, — приказал старец, — вода сама его исцелит, если нет уже в живых того, кто его ранил…
Добека понесли на руках, и все потянулись за Дивой, которая шла впереди. Время от времени она оборачивалась и вспыхивала, встречая неотступный взгляд Домана.
Молча подошли они к хате Визуна, ютившейся возле храма. Здесь, на том же месте, где ещё недавно лежал Доман, теперь уложили Добека, а Дива побежала за водой, так как до источника было трудно добраться.
Доман выскочил следом за ней; задумчиво склонясь над источником, она оправляла венок на волосах, как вдруг заметила его. Щеки её заалели, она отвернулась, потупила взор…
— Я помогу тебе зачерпнуть… Я понесу воду… — прошептал Доман, хватая кувшин.
Она ничего не ответила, скользнула взглядом по его лицу и, смутившись, опустила глаза.
— Что подумают люди? Что скажут, — прошептала она, — если увидят тебя здесь?
— Что я принёс тебе поклон от брата… Людек велел передать тебе доброе слово от него и поклониться от брата и сестёр, от ваших стен, порога и очага.
Дива вздохнула.
— Им там тоскливо без тебя…
Слушая его, девушка отворачивалась, потом, словно желая поскорей окончить разговор, схватила кувшин с водой и быстро пошла, не смея оглянуться назад.
Низко опустив голову, чуть не бегом возвратилась она в хату Визуна, где уже было полно людей, толпившихся возле постели больного. Старая Наня перевязывала ему рану, Визун готовил какое-то зелье; когда Дива вошла с водой из священного источника, все расступились, а она, смочив платок, приложила его к ране.
— Скоро вы будете здоровы! — чуть слышно шепнула девушка, улыбнувшись Добеку. — А теперь только отдыхайте.
Визун тоже указывал на дверь, и все стали выходить. Дива исчезла первая, так что даже Доман не заметил, когда она выскользнула.
Однако последовать за ней он не мог: все обступили его и наперебой принялись расспрашивать и допытываться о подробностях, прося рассказать им о победе, о ходе сражения и числе убитых.
Доман уселся на камень перед хатой, вокруг него снова собралась толпа, и он повёл рассказ о битве, о том, как все округи чудом сошлись с разных сторон в один день и час, как неосмотрительно враг сам попался к ним в руки, как, переругиваясь, они вступили в бой и молоты застучали о щиты, а мечи зазвенели о медные обручи, как военачальники вели за собой народ и сами являли чудеса храбрости…
— .Когда мы окружили их со всех сторон и, как змея, зажали в кольцо, — говорил он, — им некуда было бежать, и они стали яростно драться, защищая свою жизнь. Как снопы, падали они, валились, как деревья, и выли, как дикие звери, когда их добивали копьём. Пленных мы не брали, а почти всех перебили, и мало кто вымолил себе жизнь. Под конец они уже сами подходили, сложив руки, чтобы можно было надеть на них путы, и, падая в ноги, бились головой оземь… Тщетно!.. Черепа их раскалывались, как орехи… кровь лилась, словно потоки дождя… текла в ручей, а из ручья в озеро, и оно стало красным вдоль всего берега.
Рассказал Доман, как реяла белая птица над головой Пястуна, а над Лешеками кружились чёрные вороны и как оставили на ночь мёртвые тела на съедение волкам и голодным псам… Он говорил, потом замолкал, а толпа слушателей кричала:
— Ещё, рассказывай ещё… рассказывай дальше!..
Наконец, уже поздней ночью, Доман окончил свой рассказ и,