Читать интересную книгу Графиня де Шарни. Том 1 - Александр Дюма

— Эй, госпожа, так вы и впрямь королева, а? Ее величество обернулась на этот окрик, почувствовав, что ее королевское достоинство ущемлено.

— Да! — отвечала королева. — Так я, во всяком случае, думала еще час назад.

— Ну, раз вы — королева, — нимало не смущаясь, продолжала г-жа Сос, — я вам предлагаю двадцать четыре мильона в обмен на ваше место. Местечко-то теплое, кажись, вам ведь недурно платят… Чего ж вы его хотите бросить?

Королева простонала и поворотилась к королю:

— Ах, я на все, на все, на все готова, лишь бы не слышать подобных оскорблений!

Подхватив спящего дофина на руки, она подбежала к окну и, распахнув его, обернулась к королю.

— Давайте покажемся народу и посмотрим, весь ли он заражен. В этом случае мы должны воззвать к солдатам и подбодрить их словом и жестом. Это самое малое, что мы можем сейчас сделать для тех, кто готов за нас умереть!

Король машинально последовал за ней, и они вместе вышли на балкон.

Вся площадь, насколько хватало глаз, представляла собой бурлящую лаву.

Половина гусаров герцога де Шуазеля была спешена, другие были верхом на лошадях; первых хитростью ссадили с коней и теперь они затерялись в толпе обывателей, их захлестнуло общее воодушевление, они не противились тому, что их коней уводят с площади: эти солдаты были потеряны для короля. Другие, остававшиеся на лошадях, пока еще повиновались герцогу де Шуазелю державшему перед ними по-немецки речь, а они показывали своему полковнику на бывших товарищей, изменивших приказу.

В стороне от всех стоял Изидор де Шарни с охотничьим ножом в руках; он был совершенно равнодушен к происходившему, поджидая одного человека, как охотник в засаде подстерегает дичь.

Пятьсот человек сейчас же закричали: «Король! Король!» На балконе в это время действительно показались король и королева; ее величество, как мы уже сказали, держала на руках дофина.

Если бы Людовик XVI был одет должным образом, в королевский наряд или в военную форму, если бы у него в руке были скипетр или шпага, если бы он говорил громко и ясно, как следовало бы, по мнению народа, в те времена говорить самому Господу или его посланцу, то тогда, может быть, ему удалось бы произвести на толпу должное впечатление.

Однако в мертвенном свете истекающих сумерек, уродующем даже людей красивых, король в лакейском сером сюртуке, в ненапудренном куцем паричке, о котором мы уже говорили, бледный, обрюзгший, с трехдневной щетиной, отвисшей нижней губой, ничего не выражавшими мутными глазами, не был похож ни на тирана, ни на сторонника идеи братства; король, заикаясь, только и смог выговорить: «Господа!» и «Дети мои!» Эх, совсем не то ожидали услышать с этого балкона друзья короля, а тем более — недруги.

Тем не менее герцог де Шуазель крикнул: «Да здравствует король!» Изидор де Шарни крикнул: «Да здравствует король!», и настолько высоко еще было уважение к королевской власти, что, несмотря на описанный нами внешний вид короля, не соответствовавший бытовавшему представлению о главе огромного государства, несколько голосов из толпы все-таки поддержали: «Да здравствует король!» Но сейчас же вслед за этими криками раздался голос командующего Национальной гвардией, подхваченный мощным эхом: «Да здравствует нация!» В эту минуту подобные слова были настоящим бунтом, и король с королевой увидели с балкона, что командующего поддерживает часть гусаров.

Тогда Мария-Антуанетта взвыла от бешенства и, прижимая к груди дофина, бедного мальчугана, не подозревавшего о значении происходящих событий, свесилась с балкона и бросила толпе в лицо:

— Мерзавцы!

Те, кто услышал, пригрозили ей в ответ; вся площадь загудела и взволновалась.

Герцог де Шуазель пришел в отчаяние и, в надежде умереть за монархов, предпринял последнее отчаянное усилие.

— Гусары! — крикнул он. — Во имя чести спасите короля!

Однако в эту минуту на сцену явился новый персонаж в окружении двадцати вооруженных человек.

Это был Друэ; он вышел из муниципалитета, чтобы помешать королю продолжать путь.

— Ага! — вскричал он, наступая на герцога де Шуазеля. — Хотите похитить короля? Вы его сможете забрать только мертвым, это говорю вам я!

Занеся саблю, герцог де Шуазель тоже шагнул навстречу Друэ.

Однако командующий Национальной гвардией был тут как тут.

— Еще один шаг, — предупредил он герцога де Шуазеля, — и я вас убью!

Заслышав эти слова, какой-то человек бросился вперед. Это был Изидор де Шарни: именно Друэ он и подстерегал.

— Назад! Назад! — закричал он, тесня людей лошадью. — Этот человек — мой!

Взмахнув охотничьим ножом, он бросился на Друэ.

Но в то самое мгновение, когда он почти достал врага, раздались два выстрела: пистолетный и ружейный.

Пуля, пущенная из пистолета, угодила Изидору в ключицу.

Ружейная пуля пробила ему грудь.

Оба выстрела грянули одновременно; он оказался буквально окутан дымом и огнем.

Де Шарни протянул руки и прошептал:

— Бедняжка Катрин!

Выпустив охотничий нож, он упал навзничь на круп лошади, а оттуда скатился наземь.

Королева истошно закричала и, едва не выронив дофина из рук, отскочила назад, не заметив всадника, мчавшегося на полном ходу со стороны Дюна; он скакал сквозь толпу по проходу, если можно так выразиться, проложенному бедным Изидором.

Король вслед за королевой скрылся в комнате и задернул занавески.

Теперь не только отдельные голоса кричали: «Да здравствует нация!», не только спешившиеся гусары поддерживали их; теперь ревела вся толпа, а вместе с нею — те самые двадцать гусаров, бывшие единственной надеждой монархии!

Королева рухнула в кресло, закрыв лицо руками и думая о том, что только что на ее глазах Изидор де Шарни погиб ради нее точно так же, как его брат Жорж.

Вдруг в дверях послышался шум, заставивший ее поднять голову.

Мы не беремся передать, что произошло в одно мгновение в сердце женщины и королевы.

Оливье де Шарни, бледный, перепачканный кровью брата, стоял на пороге.

Король впал в оцепенение.

Глава 32. ШАРНИ

В комнате было полным-полно национальных гвардейцев и посторонних, которых привело сюда простое любопытство.

Вот почему королева сдержала порыв и не бросилась навстречу Шарни, чтобы стереть своим платком кровь и шепнуть ему несколько утешительных слов, рвавшихся из самой глубины ее сердца и потому способных проникнуть в душу другого человека.

Вместо этого она лишь приподнялась в кресле, протянула к нему руки и прошептала:

— Оливье!

Он был мрачен, но спокоен; жестом он отпустил посторонних, прибавив негромко, но твердо: