Из семи турецких кораблей один, красиво взорвавшись, исчез в огненном смерче, другой, изломанный попаданиями бомб, успел выброситься на берег. Еще три горело, и хорошо – черный дым поднимался к небу, а перепуганные до смерти османы уже лихорадочно прыгали за борт, покидая свои обреченные лоханки.
Два корабля потопили моряки того старика, но это произошло за несколько минут до баталии. Наполеон и сейчас, пусть и несколько отстраненно, продолжал ломать голову над вопросом – чем же так быстро уничтожили эти большие корабли.
Каким оружием? Что это были за большие, отнюдь не тяжелые трубы, что он увидел мельком? Вряд ли это были пушки, не похоже! Тогда что? Секретные ракетные станки, аналоги тем, что были применены еще при Кагуле? Не то, совсем не то!
Пуски ракет он уже видел. Устрашающее зрелище для темных магометан, но на него они не произвели должного впечатления. Слишком мала точность, намного уступающая обычному полевому орудию.
Нет, моряки применили что-то иное, более эффективное и снаряженное большим количеством взрывчатки или втрое большим зарядом пороха – не менее сорока пудов, раз один турецкий корабль просто разорвало на два куска, а второй взорвался от собственных погребов.
– Теперь в пролив они сегодня не пойдут, – бригадир усмехнулся, глядя, как многочисленные мачты турецких кораблей удаляются обратно в далекое синее море.
Османы были потрясены учиненным им избиением и не горели желанием разделить судьбу несчастных. Даже те два корабля, что еще были на ходу, в ответ почти не стреляли и пытались удрать, отойти к другому берегу, подальше от разрушающей мощи русских орудий.
– Ух!
Отстающий корабль неожиданно превратился в кратер вулкана – огромный столб пламени и дыма вырвался выше мачт.
– Крюйт-камера рванула! – крикнул кто-то из канониров, и все разом закричали «Ура», подбрасывая в воздух шапки.
Наполеон, глядя на такое искреннее проявление чувств, поморщился – нужно было добить последнего подранка, а орудия прекратили стрелять. Он открыл было рот, чтобы скомандовать, но неожиданный взрыв, прогремевший за его спиной, заставил бригадира живо повернуться.
У борта удиравшего турецкого корабля вздыбился в небо гигантский столб воды, а когда он упал, то стало видно, что османы обречены – нос исчез, мачты рухнули, а весь корпус изломан.
– Страшное оружие эти мины. Теперь в пролив даже безумец не пойдет, – задумчиво пробормотал молодой офицер, рассматривая плавающие по воде обломки…
День третий
29 июня 1797 года
Константинополь
– Вперед, чудо-богатыри! Добьем супостата!
Звонким, чуть ли не юношеским голосом командовал старый фельдмаршал, и хохолок на его седой голове задорно подрагивал. Однако Суворов пребывал отнюдь не в лучшем расположении духа, и было от чего негодовать и злиться.
Далеко впереди колыхалось зарево большого пожара, и почти отчетливо доносилась орудийная канонада – в Константинополе шел бой, и, судя по всему, ожесточенный, с применением большого количества пушек. А как они туда попали, и в этаком числе, тут и ежу понятно.
– Опередили меня, каракатицы морские!
Александр Васильевич облегчил душу исконным русским способом и стал вслушиваться в ночь, не обращая на торопливые шаги марширующих мимо него солдат ни малейшего внимания.
– Нет, не опередили! Кус в рот не пролез!
Старый вояка прекрасно разбирался в музыке войны, потому, сделав вывод, повеселел. Он вел с собой две вышколенные дивизии, передав гвардию князю Багратиону.
С такой силой он в нескольких боях начисто уничтожил турецкие скопища, что пытались преградить ему путь к своей столице. Еще бы не разбить ополчение – разница между солдатом регулярной армии, шесть лет занимающимся воинским ремеслом, и обычным мужиком, что турецким, что русским, без разницы, только что взявшим в руки оружие, настолько велика, что не идет ни в какое сравнение.
«Всякий солдат должен знать свой маневр» – это изречение было любимым у фельдмаршала Суворова, кропотливо взращивающего у офицеров и солдат инициативу.
Оттого и били врага всегда, ибо каждый знал, что надлежит ему делать. И не дожидаться запоздавшего приказа. И хоть ходила шутка, что «всякая инициатива наказуема», но с неизменным дополнением, как застегнутый на все пуговицы мундир на офицере, – «если она не проявлена».
– Давай вперед, ребята!
Суворов подбадривал проходивших мимо него солдат, которые и без того убыстряли шаги, торопясь на звуки далекого боя. Ибо одна священная заповедь была в русской армии: «Сам погибай, но товарища выручай!»
Да и главная цель манила к себе, завораживала – славный Царьград каждому хотелось узреть хоть одним глазком, припасть к древним камням собора Святой Софии, вымыть уставшие ноги в теплой воде Босфора.
Потому и торопились служивые, все больше и больше убыстряя шаги. Там их ждет победоносный конец войны, будут награды и производства, все то, что дает заслуженная слава.
Ведь что бы ни говорили, но солдат есть человек, и жить ему тоже очень хочется, а на войне убивают. Не совсем приятная перспектива для молодых парней.
– Вперед, братцы, вперед!
Старый фельдмаршал кричал солдатам подбадривающие слова, но они в них не нуждались. Армия неумолимо накатывалась на Константинополь грозной, все сметающей на своем пути лавиной. И остановить ее было уже невозможно. Ибо каждый солдат торопился вперед, к полыхавшему зареву, к заветному и желанному Царьграду.
Стокгольм
Бал был в самом разгаре – в ярком свечном свете, что разливался с высоких люстр, пестрые карнавальные маски мелькали перед графом Армфельтом с калейдоскопической быстротой. То там, то тут вспыхивали смешки веселящихся – шведская столица отчаянно любила развлекаться в последние годы, будто отмечала пир во время чумы. И знала в праздниках толк еще со времен предшествующего короля, брата нынешнего.
Умел Густав III проводить торжества – это граф очень хорошо знал, благо был в те времена фаворитом и сам принимал в их организации самое деятельное участие. И сейчас Густав Мориц Армфельт чувствовал себя здесь как рыба в воде. Особенно радовало, что он часто слышал нежные женские голоса, обращенные к нему.
– Маска, поцелуй меня…
Он с охотой прикасался к горячим женским губам, испытывая неподдельное влечение, забывая о своей жене и прекрасной любовнице. Все же сорок лет – это далеко не старость, самый расцвет сил у мужчины, а покров тайны, лежащий на лице женщины, еще более возбуждал – было интересно самому знать, кто его с такой страстью одаривает поцелуем.
Но узнать невозможно, лишь прекрасные руки и нежные губы говорили о возрасте таинственной незнакомки, что одаривала его счастьем. Пусть так, но он чувствовал себя молодым и желанным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});