Чачуа достал кучу пухлых засаленных папок, и они вместе пролистали последние страницы, и Андрей тщательно переписал себе на отдельный листок имена и адреса тех двоих, которых удалось опознать, а также те немногие особые приметы, которые удалось установить у некоторых из неопознанных жертв.
– Какое дело! – восклицал Чачуа, прищелкивая языком. – Одиннадцать трупов! А ты отказываешься. Нет, Воронин, не знаешь ты, где твое счастье. Вы, русские, всегда были идиётами – и на том свете идиётами были, и на этом остались!.. А зачем тебе это? – спросил он вдруг с интересом.
Андрей, как мог связно, объяснил ему свои намерения. Чачуа быстро схватил самую суть, но никакого особого восторга не выказал.
– Попробуй, попробуй… – сказал он вяло. – Сомневаюсь. Что такое твое Здание, и что такое моя Стена? Здание – это выдумка, а Стена – вот она, километр отсюда… Нет, Воронин, не разобраться нам с этим делом…
Впрочем, когда Андрей был уже около двери, Чачуа сказал ему вслед:
– Ну, а если там что-нибудь – ты сразу мне…
– Ладно, – сказал Андрей. – Конечно.
– Послушай, – сказал Чачуа, сосредоточенно морща жирный лоб и двигая носом. Андрей, приостановившись, выжидательно смотрел на него. – Давно хотел тебя спросить… – Лицо его стало серьезным. – Слушай, там у вас в семнадцатом году в Петрограде заварушка была. Чем кончилась, а?
Андрей плюнул и вышел, хлопнув дверью, под раскатистый хохот страшно довольного кавказца. Опять Чачуа поймал его на этот дурацкий анекдот. Хоть совсем с ним не разговаривай.
В коридоре перед кабинетом его ждал сюрприз. На скамье сидел какой-то насмерть перепуганный, взъерошенный, с заспанными глазами человечек, зябко кутающийся в пальто. Дежурный за столиком с телефоном вскочил и браво гаркнул:
– Свидетель Эйно Саари по вашему вызову доставлен, господин следователь!
Андрей обалдело воззрился на него.
– По какому моему вызову?
Дежурный тоже несколько обалдел.
– Вы же сами… – сказал он обиженно. – Полчаса назад… Вручили мне повестки, велели доставить немедленно…
– Господи, – сказал Андрей. – Повестки! Повестки я велел вам доставить немедленно, черт вас подери! На завтра, на десять утра! – Он взглянул на бледно улыбающегося Эйно Саари и на белые тесемки кальсон, свисающие у него из-под брючин, затем снова посмотрел на дежурного. – И остальных сейчас привезут? – спросил он.
– Так точно, – угрюмо сказал дежурный. – Как мне было сказано, так я и сделал.
– Я на вас рапорт подам, – сказал Андрей, еле сдерживаясь. – Переведут вас на улицу – сумасшедших по утрам загонять, – наплачетесь вы у меня тогда… Ну что ж, – произнес он, обращаясь к Саари. – Раз уж так получилось, заходите…
Он указал Эйно Саари на табурет, сел за стол и взглянул на часы. Было начало первого ночи. Надежда хорошенько выспаться перед завтрашним тяжелым днем печально испарилась.
– Ну ладно, – проговорил он со вздохом, раскрыл дело о Здании, перелистал огромную кипу протоколов, донесений, отношений и экспертиз, отыскал лист с прежними показаниями Саари (43-х лет, саксофонист 2-го городского театра, разведен) и еще раз пробежал глазами. – Ладно, – повторил он. – Мне, собственно, требуется кое-что уточнить относительно ваших показаний, которые вы давали в полиции месяц назад.
– Пожалуйста, пожалуйста, – сказал Саари, с готовностью наклоняясь вперед и каким-то женским движением придерживая на груди распахивающееся пальто.
– Вы показали, что ваша знакомая, Элла Стремберг, на ваших глазах вошла в двадцать три часа сорок минут восьмого сентября нынешнего года в так называемое Красное Здание, имевшее тогда находиться на улице Попугаев в промежутке между гастрономическим магазином номер сто пятнадцать и аптекой Штрема. Вы подтверждаете это показание?
– Да, да, подтверждаю. Все было совершенно так. Только вот насчет даты… Точной даты я уже не помню, все-таки месяц с лишним прошел…
– Это неважно, – сказал Андрей. – Тогда вы помнили, да и с другими показаниями это совпадает… Теперь у меня к вам просьба: опишите снова и поподробнее это самое так называемое Красное Здание…
Саари склонил голову набок и задумался.
– Значит, таким образом, – сказал он. – Три этажа. Старый кирпич, темно-красный, как казарма, вы понимаете меня? Окна, знаете ли, такие узкие, высокие. На нижнем этаже все они закрашены мелом и, как сейчас помню, не освещены… – Он опять немного подумал. – Вы знаете, насколько я помню, там вообще не было ни одного освещенного окна. Ну, и… вход. Каменные ступени, две или три… Тяжелая такая дверь… медная такая старинная ручка, резная. Элла ухватилась за эту ручку и с таким, знаете ли, усилием потянула дверь на себя… Номера дома я не заметил, не помню, был ли номер… Словом, общий облик старинного казенного здания, что-нибудь конца прошлого века.
– Так, – сказал Андрей. – А скажите, вам часто приходилось бывать на этой улице Попугаев?
– В первый раз. И, собственно, в последний. Живу я довольно далеко оттуда, в тех краях не бываю, а в этот раз как-то так получилось, что я решил Эллу проводить. У нас была вечеринка, я за ней… м-м-м… ну, немножко ухаживал и пошел ее провожать. Мы очень мило беседовали по дороге, потом она вдруг сказала: «Ну, пора расставаться», поцеловала меня в щеку, и не успел я опомниться, как она уже нырнула в этот дом. Я, признаться, подумал тогда, что она там живет…
– Понятно, – сказал Андрей. – На вечеринке вы, вероятно, пили?
Саари сокрушенно хлопнул себя ладонями по коленям.
– Нет, господин следователь, – сказал он. – Ни капли. Пить мне нельзя – врачи не рекомендуют.
Андрей сочувственно покивал.
– А вы не помните случайно, были у этого здания печные трубы?
– Да, конечно, помню. Должен вам сказать, вид этого здания как-то поражает воображение, так что оно и сейчас как бы стоит у меня перед глазами. Там была такая черепичная крыша и три довольно высокие трубы. Из одной, помнится, шел дым, и я подумал еще тогда, как у нас все-таки много еще сохранилось домов с печным отоплением…
Момент настал. Андрей осторожно положил карандаш поперек протоколов, чуть подался вперед и пристально, значительно сощуренными глазами уставился на Эйно Саари, саксофониста:
– В ваших показаниях имеют место несообразности. Во-первых, как обнаружила экспертиза, вы, находясь на улице Попугаев, никак не могли видеть ни крыши, ни печных труб трехэтажного здания.
У Эйно Саари, завравшегося саксофониста, отвисла челюсть, глаза растерянно забегали.
– Далее. Как установлено следствием, улица Попугаев в ночное время не освещается вообще, и поэтому совершенно непонятно, каким образом в кромешной ночной темноте, за триста метров до ближайшего фонаря, вы различили такую массу деталей: цвет здания, старинный кирпич, медную ручку на двери, форму окон и, наконец, дым из трубы. Я хотел бы узнать, как вы объясняете эти несообразности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});