Читать интересную книгу Азиатская Европа (сборник) - Мурад Аджи

Вырастали малыши уже славянами, невольниками… Эти страшные трагедии знал даже известный российский историк С. М. Соловьев, но писал о них осторожно, намеками. Не исключено, что его прадед был из тех чудом уцелевших малышей…

Как веру, не церемонясь, Петр сменил Дону и знамя — духа-покровителя казаков. На новом знамени был изображен пьяный казак, сидящий на пустой винной бочке. Он с тех пор представляет некогда вольную землю, ту, где прежде говорили молодым: «Не пей вина, не вмешивайся в смуты, эти два порока разрушают дворцы и крепости»… Не послушали казаки старую пословицу. Вот и пропили все, даже свободу своих детей.

А ведь прежде Дон славил елень (солнечный олень), знак Бога и Древнего Алтая, он был на знаменах донских татар, он был их духом-покровителем… Не вспоминают его ныне. Зачем?

Победы на Дону придали вес России, царство выросло, стало сильнее. И римский папа повел его дальше, на путь империи. Дон, видимо, был неким мерилом способностей династии Романовых… При вручении верительных грамот московские послы уже не скупились на заверения в «древней дружбе между Россией и западными державами Европы, для того чтобы согласиться, каким способом ослабить врагов Креста Господня — турецкого султана, крымского хана и всех басурманских орд». Прежде подобное русские не произносили, рангом были пониже.

Эту перемену, бесспорно, принесла христианизация. Она! Россия стала восточной провинцией Латинской империи, хотя открыто никогда не признавала свое положение и довольствовалась ролью союзника. Поэтому в мировой табели о рангах русского царя и поднимали все выше и выше.

Поездки Петра за границу, его военные успехи распалили болезненное тщеславие, породили желание стать императором, подчинить себе не только соседние страны, но и Русскую церковь. Такой поворот событий был очень даже на руку Западу, он еще дальше отдалял Россию от старой Руси. Собственно, в этом и состояла идея Третьего Рима, которую десятилетиями вживляли в сознание Кремля… И семя дало росток.

Императорским амбициям Петра изначально противились лишь те, кому новая роль страны была не по душе, кому не нравилась Россия — задворок латинского Запада. В числе противников стояла царевна Софья, набожная и властная женщина, думавшая о Руси. Имя ее пользовалось уважением у русского народа, ее считали антиподом Петру, к ней тянулись жертвы царской несправедливости. А число пострадавших росло быстро.

…После колонизации Дона в Москве очень страдали стрельцы, в которых жила любовь к патриархальности. Их родственников, донских татар, уничтожали, обращали в крепостных. Самих стрельцов, пользовавшихся привилегиями, тоже теснили, склоняя к новой вере. Им, например, запретили торговать, заниматься ремеслами, пока не станут христианами… Кремль исподволь провоцировал стрелецкий бунт. Сам вызывал его.

Он играл на отчаянном положении армии, состоящей из наемников, для которых Москва со Стрелецкой слободой стала родиной. Им, безденежным и бесправным, просто некуда было деться: на Дону чужие и здесь не свои.

Бунт стрельцов был важен в первую очередь иезуитам, которые задумали создать новую русскую армию, но, не уничтожив старую, сделать это было практически невозможно: оружие находилось все-таки в руках стрельцов. Они, эти татары-наемники, которым следовало платить, были не нужны царю. Ему объяснили, что солдат можно набирать и из славян, ничего не стоящих казне. В той простой истине скрывались мотивы стрелецкого бунта.

Стрельцов поднимали, чтобы уничтожить. Ведь иезуиты вели Россию на роль поставщика «пушечного мяса» для Европы. В этом состоял их «стрелецкий» интерес.

То был момент потерянной Истины, повернувшей политику Московии на сто восемьдесят градусов. Независимую державу Ивана Грозного, наследницу Золотой Орды и Дешт-и-Кипчака, превращали в европейскую казарму. Это, пожалуй, и есть преддверье Российской империи, будущий итог намечавшихся тогда перемен.

Царь Петр, провоцируя стрельцов, не понимал, что не в его руках составление повелений, которые будет выполнять армия. Страдающий «вязкостью» мышления, он вообще мало понимал происходящие события. В стране входила во вкус бюрократия, которая для выполнения царских указов получала открытый доступ к армии. Это было принципиально новым. Иностранцы, став столоначальниками, становились властителями не только славян, но и их армии!

Конечно, захватить Москву в 1698 году стрельцам не составило бы труда, но на государственный переворот они пойти не могли, и иезуиты отлично понимали это. Вовсе не потому, что среди стрельцов были их агенты, а потому, что наемники были скованы древней тюркской традицией, считали царскую власть незыблемой и священной.

Стрельцы хотели улучшить свою жизнь, а что сделать, не знали.

Лишь когда их лишили довольствия, когда они вдоволь наголодались, тогда выступили. Но не против царя, а против бояр и иноземцев… В тот день по приказу царя арестовали сотни людей, подвергли пыткам. Доносы и розыски задевали, разумеется, в первую очередь противников Запада. Православный люд в страхе даже пригнулся: публичные казни в Москве шли с утра до вечера. Потоки крови, предсмертные крики осужденных пронизывали городскую тишину… пять месяцев не убирали виселицы, пять месяцев не отдыхали палачи.

Кремлю важно было в очередной раз смять славян, взрастить в их сознании мысль о всесильном царе-императоре, которому все должны служить бескорыстно. То была кровавая политика страха, она не могла не привести к нравственному падению славян, к духовному их обнищанию, что, собственно, и случилось в 1721 году.

А иного и быть не могло.

Стрелецкий бунт от утверждения Святейшего синода, который взял в свои руки управление Русской церковью и объявил царя императором, отделяло два десятилетия. Но каких! За те годы страна стала другой — помнящей казни, карательные экспедиции, она теперь боялась прогневить не Бога, а всесильного царя-императора. То был народ, потерявший веру.

Бог, на служении Которому прежде строилась мораль общества, отошел на второй и даже на третий план. Страх теперь заботил людей. Страх, который сбивает в стадо. Один лишь этот факт достоин размышлений и выводов, а были другие, тоже выразительные, которые и складывали картину правления Петра Великого… Чему удивляться и что здесь обсуждать, если дела Церкви принял синод, во главе которого восседал Стефан Яворский, поляк, католик. И первым своим решением глава нового Духовного приказа упразднил должность патриарха. Не нужна! Потому что есть папа римский.

Биография Яворского говорит за себя лучше всяких слов. Родился в польском местечке Яворе в 1658 году. Образование получил в Киево-Могилянской иезуитской коллегии, где преподавание велось на латинском языке. В 1684 году официально вошел в члены ордена под именем Станислава Симона. Учился в высших иезуитских школах Львова, Люблина, Вильно. В 1700 году прибыл в Москву, где Петр I повелел «посвятить Стефана Яворского в архиереи какой-нибудь из великорусских епархий, где прилично, не в дальнем расстоянии от Москвы»… Рязань оказалась местом начала российской карьеры этого иезуита, который вскоре стал править Русской церковью.

«Церковные имения» (имущество) перешли в руки боярина Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, который откровенно воровал, урезал доходы епархий, вмешивался в их быт. Бюрократ, предки которого раздули Смуту, теперь высокомерно поучал духовенство. И это было нормальным! В глазах царя Русская церковь слыла «прибежищем лентяев», которые «избегали государевой службы»… В тех словах весь «великий император России». Весь целиком.

Ходили слухи, будто Петр сам тайно принял латинское крещение (латинство), и слухи не казались беспочвенными. Иначе чем объяснить поведение императора, особенно в 1723 году, когда он запретил стричь в монахи без разрешения синода?.. Чем объяснить, что монастыри, эти некогда учебные центры Руси, превратили в госпитали, богадельни, приюты и тюрьмы?.. Все это делали, чтобы искоренить «алтайские» корни монашества, которые питали прежде духовную культуру русского народа.

Старое монашество по приказу Стефана Яворского уничтожали методично и очень тихо. Сжигали библиотеки, травили и старцев, и молодежь… Реформы монастырей, как таковой, не было, но при Петре Церковь опять стала другой, как и при его отце, Алексее Михайловиче. Трижды изменилась вера в России за одно столетие, такого не знали ни в одной стране мира. От былого мало что осталось. Политика растворила Церковь в Государстве, смешала небо и землю. Власть создавала человека, который будет смотреть на своего повелителя как на бога, от него ждать милости и кары.

Те страшные события описывает и С. М. Соловьев, правда, со своими, явно неуместными здесь оценками. Монахи и монахини были переписаны, около ворот монастырей выставили стражу, запрещавшую всем входить и выходить… Коснуться пера для письма монах мог только с разрешения начальства… Все эти дикие нововведения даже перечислить трудно. Для истории ничего не осталось, даже их предсмертных записей. А итог один: монастыри заморили голодом. И нищетой, лишив всякого имущества. В том числе дров. Монахи гибли от холода и голода.