Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

Крики и ревущий хохот донеслись и из другого места – именно от левого подъезда, и, повернув туда голову, Григорий Данилович уви дал вторую даму, в розовом белье. Та прыгнула с мостовой на троту ар, стремясь скрыться в подъезде, но вытекавшая публика преграж дала ей путь, и бедная жертва своего легкомыслия и страсти к наря дам, обманутая фирмой поганого Фагота, мечтала только об одном – провалиться сквозь землю. Милиционер устремлялся к несчастной, буравя воздух свистом, а за милиционером поспешали какие-то раз веселые молодые люди в кепках. Они-то и испускали этот самый хо хот и улюлюканье.

Усатый худой лихач подлетел к первой раздетой и с размаху оса дил костлявую разбитую лошадь. Лицо усача радостно ухмылялось.

Римский стукнул себя кулаком по голове, плюнул и отскочил от окна.

Он посидел некоторое время у стола, прислушиваясь к улице. Свист в разных точках достиг высшей силы, а потом стал спадать. Скандал, к удивлению Римского, ликвидировался как-то неожидан но быстро.

Наставала пора действовать, приходилось пить горькую чашу от ветственности. Аппараты были исправлены во время третьего отде ления, надо было звонить, сообщать о происшедшем, просить помо щи, отвираться, валить все на Лиходеева, выгораживать самого себя и так далее. Тьфу ты, дьявол!

Два раза расстроенный директор клал руку на трубку и дважды ее снимал. И вдруг в мертвой тишине кабинета сам аппарат разразился звоном прямо в лицо финдиректора, и тот вздрогнул и похолодел. «Однако у меня здорово расстроились нервы», – подумал он и под нял трубку. Тотчас он отшатнулся от нее и стал белее бумаги. Тихий, в то же время вкрадчивый и развратный женский голос шепнул в трубку:

– Не звони, Римский, никуда, худо будет…

Трубка тут же опустела. Чувствуя мурашки в спине, финдиректор положил трубку и оглянулся почему-то на окно за своей спиной. Сквозь редкие и еще слабо покрытые зеленью ветви клена он увидел луну, бегущую в прозрачном облачке. Почему-то приковавшись к вет вям, Римский смотрел на них, и чем больше смотрел, тем сильнее и сильнее его охватывал страх.

Сделав над собою усилие, финдиректор отвернулся наконец от лунного окна и поднялся. Никакого разговора о том, чтобы звонить, больше и быть не могло, и теперь финдиректор думал только об од ном – как бы ему поскорее уйти из театра.

Он прислушался: здание театра молчало. Римский понял, что он давно один во всем втором этаже, и детский неодолимый страх овла дел им при этой мысли. Он без содрогания не мог подумать о том, что ему придется сейчас идти одному по пустым коридорам и спус каться по лестницам. Он лихорадочно схватил со стола гипнотизерские червонцы, спрятал их в портфель и кашлянул, чтобы хоть чу точку подбодрить себя. Кашель вышел хриповатым, слабым.

И здесь ему показалось, что из-под двери кабинета потянуло вдруг гниловатой сыростью. Дрожь прошла по спине финдиректора. А тут еще ударили неожиданно часы и стали бить полночь. И даже бой вы звал дрожь в финдиректоре. Но окончательно его сердце упало, ког да он услышал, что в замке двери тихонько поворачивается англий ский ключ. Вцепившись в портфель влажными, холодными руками, финдиректор чувствовал, что, если еще немного продлится этот шо рох в скважине, он не выдержит и пронзительно закричит.

Наконец дверь уступила чьим-то усилиям, раскрылась, и в каби нет бесшумно вошел Варенуха. Римский как стоял, так и сел в крес ло, потому что ноги его подогнулись. Набрав воздуху в грудь, он улыбнулся как бы заискивающей улыбкой и тихо молвил:

– Боже, как ты меня испугал…

Да, это внезапное появление могло испугать кого угодно, и тем не менее в то же время оно являлось большою радостью: высунулся хоть один кончик в этом запутанном деле.

– Ну, говори же скорей! Ну! Ну! – прохрипел Римский, цепляясь за этот кончик. – Что все это значит?!

– Прости, пожалуйста, – глухим голосом отозвался вошедший, закрывая дверь, – я думал, что ты уже ушел.

Й Варенуха, не снимая кепки, прошел к креслу и сел по другую сторону стола.

Надо сказать, что в ответе Варенухи обозначилась легонькая странность, которая сразу кольнула финдиректора, в чувствительнос ти своей могущего поспорить с сейсмографом любой из лучших станций мира. Как же так? Зачем же Варенуха шел в кабинет финди ректора, ежели полагал, что его там нету? Ведь у него есть свой ка бинет. Это – раз. А второе: из какого бы входа Варенуха ни вошел в здание, он неизбежно должен был встретить одного из ночных де журных, а тем всем было объявлено, что Григорий Данилович на не которое время задержится в своем кабинете.

Но долго по поводу этой странности финдиректор не стал раз мышлять. Не до того было.

– Почему же ты не позвонил? Что означает вся эта петрушка с Ялтой?

– Ну, то, что я и говорил,-причмокнув, как будто его беспокоил боль ной зуб, ответил администратор, – нашли его в трактире в Пушкине.

– Как в Пушкине?! Это под Москвой? А телеграммы из Ялты?!

– Какая там, к черту, Ялта! Напоил пушкинского телеграфиста, и начали оба безобразничать, в том числе посылать телеграммы с пометкой «Ялта».

– Ага… Ага… Ну ладно, ладно… – не проговорил, а как бы пропел Римский. Глаза его засветились желтеньким светом. В голове сложи лась праздничная картина позорного снятия Степы с работы. Осво бождение! Долгожданное освобождение финдиректора от этого бедствия в лице Лиходеева! А может, Степан Богданович добьется чего-нибудь и похуже снятия… – Подробности! – сказал Римский, стукнув пресс-папье по столу.

И Варенуха начал рассказывать подробности. Лишь только он явился туда, куда был отправлен финдиректором, его немедленно приняли и выслушали внимательнейшим образом. Никто, конечно, и мысли не допустил о том, что Степа может быть в Ялте. Все сейчас же согласились с предположением Варенухи, что Лиходеев, конеч но, в пушкинской «Ялте».

– Где же он сейчас? – перебил администратора взволнованный финдиректор.

– Ну, где же ему быть, – ответил, криво ухмыльнувшись, админи стратор, – натурально, в вытрезвителе.

– Ну, ну! Ай, спасибо!

А Варенуха продолжал свое повествование. И чем больше он по вествовал, тем ярче перед финдиректором разворачивалась длин нейшая цепь лиходеевских хамств и безобразий, и всякое последую щее звено в этой цепи было хуже предыдущего. Чего стоила хотя бы пьяная пляска в обнимку с телеграфистом на лужайке перед пушкин ским телеграфом под звуки какой-то праздношатающейся гармони ки! Гонка за какими-то гражданками, визжащими от ужаса! Попытка подраться с буфетчиком в самой «Ялте»! Разбрасывание зеленого лу ка по полу той же «Ялты». Разбитие восьми бутылок белого сухого «Ай-Даниля». Поломка счетчика у шофера такси, не пожелавшего подать Степе машину. Угроза арестовать граждан, пытавшихся пре кратить Степины паскудства… Словом, темный ужас!

Степа был хорошо известен в театральных кругах Москвы, и все знали, что человек этот не подарочек. Но все-таки то, что рассказы вал администратор про него, даже и для Степы было чересчур. Да, чересчур. Даже очень чересчур…

Колючие глаза Римского через стол врезались в лицо администра тора, и чем дальше тот говорил, тем мрачнее становились эти глаза. Чем жизненнее и красочнее становились те гнусные подробности, которыми уснащал свою повесть администратор, тем менее верил рассказчику финдиректор. Когда же Варенуха сообщил, что Степа распоясался до того, что пытался оказать сопротивление тем, кто приехал за ним, чтобы вернуть его в Москву, финдиректор уже твер до знал, что все, что рассказывает ему вернувшийся в полночь адми нистратор, все – ложь! Ложь от первого до последнего слова.

Варенуха не ездил в Пушкино, и самого Степы в Пушкине тоже не было. Не было пьяного телеграфиста, не было разбитого стекла в трактире, Степу не вязали веревками… – ничего этого не было.

Лишь только финдиректор утвердился в мысли, что администра тор ему лжет, страх пополз по его телу, начиная с ног, и дважды опять-таки почудилось финдиректору, что потянуло по полу гнилой малярийной сыростью. Ни на мгновение не сводя глаз с администра тора, как-то странно корчившегося в кресле, все время стремящего ся не выходить из-под голубой тени настольной лампы, как-то удиви тельно прикрывавшегося якобы от мешающего ему света лампочки газетой, – финдиректор думал только об одном, что же значит все это? Зачем так нагло лжет ему в пустынном и молчащем здании слиш ком поздно вернувшийся к нему администратор? И сознание опаснос ти, неизвестной, но грозной опасности, начало томить душу финдиректора. Делая вид, что не замечает уверток администратора и фоку сов его с газетой, финдиректор рассматривал его лицо, почти уже не слушая того, что плел Варенуха. Было кое-что, что представлялось еще более необъяснимым, чем неизвестно зачем выдуманный кле ветнический рассказ о похождениях в Пушкине, и это что-то было изменением во внешности и в манерах администратора.

Как тот ни натягивал утиный козырек кепки на глаза, чтобы бро сить тень на лицо, как ни вертел газетным листом, – финдиректору удалось рассмотреть громадный синяк с правой стороны лица у са мого носа. Кроме того, полнокровный обычно администратор был теперь бледен меловой нездоровою бледностью, а на шее у него в душную ночь зачем-то было наверчено старенькое полосатое каш не. Если же к этому прибавить появившуюся у администратора за время его отсутствия отвратительную манеру присасывать и при чмокивать, резкое изменение голоса, ставшего глухим и грубым, вороватость и трусливость в глазах, – можно было смело сказать, что Иван Савельевич Варенуха стал неузнаваем.