Однако на его глазах вершилось подлинное чудо - Мария пела идеально, легко и свободно, её серебряный голос буквально преображал и обожествлял знакомую до последней ноту мелодию. “Господи, что она творит, как она смогла! Просто невероятно! Непостижимый, неповторимый успех!!”
Не скрывая своего восхищения, Алексей ни единой мыслью не вспомнил, каким образом и чьими усилиями Мария сумела выбраться из прозябания и безвестности, в сказочно короткий срок поднявшись до мировых высот,- на фоне абсолютного триумфа, вершащегося на его глазах, вспоминать о своих прошлых заслугах было не просто неуместно, но даже оскорбительно. Единственное, о чём Алексей успел подумать по поводу объединяющего их прошлого,- так это о том, что без неизбежного и, конечно же, трагичного расставания у Марии, возможно, не нашлось бы, не оказалось бы сил и страсти, чтобы возродиться для новой жизни. Ибо сколько же сил и страсти потребовалось, чтобы практически без денег и связей, полагаясь лишь на волю и талант, за считанные месяцы суметь взять эту умопомрачительную, непостижимую высоту!
Не отрываясь от экрана, Алексей наслаждался её совершенным бельканто, подлинный диапазон которого даже он, проведший с нею рядом почти три месяца, так и не сумел распознать и по достоинству оценить. Но всегда лучше что-то сделать поздно, чем никогда. Он был абсолютно счастлив, наблюдая за великолепным дебютом своей бывшей возлюбленной, и точно зная наперёд, какой всемирный успех незамедлительно последует после этой премьеры, нисколько не ревновал. Он искренне желал для Марии славы и счастья, при этом никоим образом не отождествляя этого счастья с собой.
Однако в момент, когда телеоператор показал глаза Марии крупным планом, и вслед за “Tempra, o Diva! [“Укрепи, Богиня!” (итал.) - слова второго куплета каватины Нормы]” в них неожиданно блеснула слеза, Алексей вдруг почувствовал, что вопреки либретто Мария просит небеса не о даровании друидам победы над римлянами, а о нём, пропавшем и заблудшем - а может, просто заблудившемся?- своём Алексее Гурилёве. Эта мысль, как наваждение, обожгла Алексея надеждой на то, что по непостижимой милости судьбы и в его жизни отныне возможна ещё одна перемена…
“Она ведь отлично знает, что я ни за что не пропущу подобную премьеру, и потому уверена, что если я жив, то обязательно её увижу и услышу эту её мольбу… Сколько раз я заглядывал в её глаза, знаю и помню каждое их движение… Да, да, это не может быть ошибкой - она поёт для меня, она хочет сообщить мне, что не всё потеряно, хочет позвать меня к себе…”
Правда, это озарение, в верности которого Алексей почти не сомневался, по прошествии первых эмоций так и не вызвало ответного желания в очередной раз изменить судьбу. “Да, Маша простит и примет меня, я в ответ смирю все свои амбициозные планы, соглашусь сделаться просто её тихим хранителем и обожателем, помогая на репетициях или читая ей по ночам стихи,- однако сможет ли эта идиллия продержаться хотя бы месяц? Моё странное и пугающее прошлое и инфернальная, как считают многие, настоящая сущность испортят ей карьеру и сломают предстоящую жизнь. Газеты будут смаковать роман новой примадонны не то с призраком, не то с демоном - зачем предоставлять им подобную возможность? Нет, пусть уж лучше всё остаётся как есть: я буду обожать Машу в своих снах, если, конечно, им суждено будет вновь вернуться, ну а она - перед выходом на сцену она будет вновь и вновь вспоминать меня и всякий раз мысленно обращаться ко мне, пока эти воспоминания не сделаются совершеннейшим фетишем или сценическим предрассудком, которыми полны биографии всех великих артистов…”
И даже когда, слушая вторую часть каватины Нормы, Алексей вздрогнул, неожиданно услыхав:
Ah! Bello a me ritorna
Del fido amor primiero [Ах! Любимый ко мне вернётся, верный первой любви… (итал.)]…
— он постарался не давать волю чувствам, убедив себя в том, что Мария всего лишь выразительно поёт известный всем меломанам канонический текст.
Не поддаваясь более эмоциям - за исключением, разумеется, по-прежнему искренней восторженности от Машиного триумфа, - Алексей постарался вспомнить сюжет оперы, не переставая удивляться странному символизму совпадений. Ведь для того, кто знаком с их недавней историей, несложно сравнить его, Алексея Гурилёва, с римским возлюбленным Нормы, который в итоге её предаёт, как предал и он, сблизившись с Катрин. Норма погибла на костре - и Мария, страшно помыслить, совсем недавно должна была сгореть точно так же, но только не на кельтском капище, а на изумрудном острове в излучине Дуная под кроной легендарного ясеня Иггдрасиль… Но это уже не утончённость Беллини, а какая-то вагнеровщина, да и погибнуть на своём костре Норма должна была не одна, а вместе с возлюбленным, чего, как известно, в параллельной реальности не произошло, поскольку вместо Марии с Алексеем на новейшем костре сожгли рыжую ведьму Эмму Грюнвальд…
От всего это мрачного символизма голова шла кругом, за исключением, пожалуй, одного неоспоримого момента: как и в истории с Нормой, первопричиной всех бед явилась измена, и эту измену, как не крути, в их случае совершил именно он, Алексей Гурилёв, соблазнённый на незабываемом лунном дунайском берегу чарами хрустально-мраморной красавицы Ханны… О, жены человеческие, иже суть погибели человеков! Сколько тайн о крушении людских судеб, гибели стран и переменах эпох вы лукаво унесли с собой, и мир никогда не узнает, что же на самом деле лежало и ещё множество раз будет лежать в основе большинства его потрясений!
Поэтому, дослушав трансляцию из Ла-Скалы, ещё раз мысленно поздравив Марию с великолепным успехом и пожелав ей жизни спокойной и счастливой, Алексей решил более не изводить себя воспоминаниями ни о ней, ни о других женщинах, с которыми когда-либо его сводила судьба. Единственное, от чего он не смог удержаться - это передать с навестившей его поварихой просьбу для Ершова привезти какой-нибудь планшет-компьютер с выходом во “всемирную сеть интернет”, чтоб поискать возможные упоминания о Ханне, о которой он столь неожиданно вспомнил. Ибо в силу пусть невнятного, но отчего-то твёрдого внутреннего убеждения верить в то, что Ханна утонула, захлебнувшись дунайской волной, он решительно не хотел.
Спустя пару дней Ершов его просьбу выполнил, и Алексей впервые за долгое время смог воспользоваться фантастическими способностями мировой информационной паутины. Невероятно, но после буквально пары уточняющих запросов в течение считанных минут он встретил датированное сентябрём упоминание о “товарище Ханне” на сайте малоизвестной левой организации, действующей в Латинской Америке. Под портретами Ленина, Троцкого и Мао Цзэдуна было размещено лаконичное информационное сообщение, из которого следовало, что товарищ Ханна добилась значительных успехов в революционной пропаганде среди обитателей ряда фавел, а также возглавила успешный налёт на пользующийся дурной славой полицейский участок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});