Читать интересную книгу Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

Но нет, и в Замке не появлялась панна во вдовьих одеждах и темном рантухе, заверили его стражники, стоявшие на посту на башне брамы. Это только добавило тревог Ежи, что занял свое место за длинным столом сам не свой. Звучали здравицы, неспешно лилась беседа, раздавался громкий смех. Шляхта веселилась, поднимая бокалы за молодых, что сидели за отдельным столом на возвышении. Смущенно алела лицом молодая жена при откровенных здравицах шляхтичей, глядел свысока на пирующих пан ординат, слегка двинув уголками губ в улыбке, когда встретил взгляд Ежи, когда заприметил того за столом среди гостей.

Недолго позволил себе побыть на свадебном пиру Ежи. Только убрали столы в стороны, только зазвучали скрипицы, и загудели в дуды музыканты, как поспешил он ускользнуть из залы, уйти из Замка в темноту осеннего вечера. В этот раз, когда он поднялся с трудом по крутым ступенькам лестницы, его ждала удача — Ксения была там. Да впрочем, он сразу догадался о том, заметив среди шумных гуляк в зале корчмы обоих своих холопов. Ну и всыпет он им плетей, когда вернется на свой двор!

— Кася, милая, — выдохнул Ежи, знаком показывая Марысе, сидевшей за шитьем при скудном свете свечи, уйти в другой уголок, подальше от панны, что резко обернулась к нему от распахнутого настежь оконца. От тоски в глазах Ксении у него снова сжалось сердце, и он привлек к себе ее, прижал ее голову к своему плечу, не в силах глядеть в эти глаза. — Зачем? Зачем ты приехала?

— Я сама не ведаю, — прошептала Ксения в его плечо, обтянутое бархатом. — Что-то ударило в голову… как чумная, гнала сюда… не ведаю сама, зачем. Ведь того, что хочу, уже не нагнать.

— Я же говорил тебе быть осторожной, — сам того не желая, Ежи вдруг стал резок с ней, захотелось отругать ее, накричать за промахи, что творит. Всего на миг была от края пропасти тогда, когда на площади стояла так смело под взглядом епископа. — Он ведь чуть не приметил тебя!

— Кто? Владислав? — глухо спросила Ксения, по-прежнему не отрывая лица от плеча Ежи.

— Бискуп! Бискуп, Катаржина! — это имя он произнес таким тоном, словно плетью хлестнул по ней, и она вздрогнула в его руках. — Себя не жалеешь, меня не жалеешь — пусть! О дитяти своем подумай! Ведь не дрогнет рука… даже на собственную кровь. Где ты была? Где ты была днем? По городу бродила? Среди местных жителей, что в лицо тебя знают? Слишком мало дней прошло, чтобы они успели тебя забыть.

— Я к кресту ходила, — медленно произнесла Ксения. — Поглядела, как схоронил он меня, как помнит обо мне. Там розмарин лежит… поздние цветы розмарина… Мне пани Крышеницкая тогда сказала, что розмарин — цветок вечной памяти. Это ведь он? Владек, да?

Ежи по ее дрогнувшему голосу распознал плохо скрытую надежду. И верно, Ксения до смерти боялась услышать подтверждение о том, что Владислав забыл так легко, как выходило по словам толстой жены рандаря этой корчмы. Ей отчаянно не хотелось верить, что он мог вот так легко вычеркнуть ее из своей памяти, словно ее и не было вовсе, похоронить за толстым слоем земли все воспоминания о ней вместе в неизвестной ей холопкой, так схожей с ней волосами и фигурой.

Скажи же, умолял, не произнеся ни слова, ее голос, ее облик, ее вцепившиеся в бархат жупана пальцы. Скажи, что он помнит меня, что любит по-прежнему, несмотря на то, что так скоро повел под венец другую женщину, через год после того, как надел тот самый венок из трав и цветов на ее светлые локоны. Скажи, и я все вынесу, покорно буду ждать того дня, когда снова смогу коснуться его, лелеять в себе память о нем. Только скажи!

— То молодой Добженский, — произнес глухо Ежи, разбивая на мелкие осколки ее надежду. И ее сердце, что не выдержало подобного удара. — Прости меня. Но порой горечь правды лучше сладости лжи…

Ксения долго плакала в его руках, выплескивая свои обиды, разочарование, боль, что довелось испытать ныне. Ежи прижимал ее к себе, гладил ладонью неприкрытее рантухом косы, шептал что-то успокаивающее. Он чувствовал через слои одежд, как стал шевелиться вдруг ребенок в большом животе Ксении, испугался, что эти тихие слезы повредят тому, поспешил всучить ей рушник, что подала перепуганная столь долгим плачем Марыся.

— Тихо, тихо, ласточка, не плачь, — шептал он, вытирая слезы с лица Ксении, и та вдруг рассмеялась, взглянув на него и заметив, как смешно двигаются его широкие брови и длинные усы, когда он озабоченно хмурится. Ежи не мог не улыбнуться довольно, заслышав ее тихий смех.

А потом где-то вдали что-то громыхнуло, раскатился над тихими землями, погруженными в темноту приближающейся ночи. Улыбка Ксении застыла на губах при этом грохоте. И тут же, без долгого перерыва, словно не давая опомниться, выстрелила вторая пушка.

«… Такова традиция. Три залпа. Один за мужа молодого, второй — за жену…

— А еще один?

— За их единение… брак действительно заключен, и у рода будет продолжение…»

Словно в подтверждение словам, мелькнувшим в воспоминании, громыхнула со стороны Замка третья пушка, подавая сигнал о том, что пан ординат уединился с молодой женой в спальне. Ксения прикрыла на миг глаза, стараясь гнать от себя мысли о том, что будет происходить в этот час в одной из спален Замка, но только Господь знал, как же тяжело и больно ей было думать о том.

— Ты ведь не собирался говорить Владиславу, что я жива, — вдруг сказала она, высвобождаясь из рук Ежи, отходя от него подальше, но так, чтобы ее тихий шепот был слышен только ему, а не Марысе, что стояла у двери. — Ни раньше, ни ныне, ни в будущем. Никогда! Ты никогда не откроешь ему правду. Если в Адвент на свет появится мальчик, сын Владислава, ты никогда не расскажешь Владеку ни обо мне, ни о дитя, которое он зачал в ту последнюю мою ночь в Замке.

— Нет, не скажу, — произнес Ежи. — Ты сама понимаешь, что коли родится мальчик, то тебе никак не вернуться, не объявиться живой и здравой. Этот ребенок… он будет рожден ранее того, что появится на свет от панны Острожской. А значит…

Ксения подняла руку, приказывая Ежи замолчать. Она знала и так, что он хочет сказать ей ныне. И как она была так слепа и глуха ранее? Отчего не поняла этого ранее? Еще до того, как пошла на поводу у чужой воли, презирая свою, забывая о своих желаниях. И предавая Владислава… Ведь она предала его!

— Но все может быть по-иному, коли Господь подарит тебе дочь, — тихо произнес Ежи. — Девица — это не сын, не наследник. Девица переменит многое. У нас еще есть возможность все исправить… А повитуха сказала, что судя по животу, в твоем теле растет панночка, не панич!

— Иди, Ежи, возвращайся в Замок, — устало проговорила Ксения и пошла к кровати, подала знак Марысе, чтобы та сняла с отекших из-за долгого хождения пешком ног пани низкие сапожки. — Иди, отец, устала я… сам понимаешь, тяжело мне ныне.

Она положила ладонь на живот, словно давая понять, что речь ведет о тягости, но оба они знали, что не о беременности ее слова. Ежи молча кивнул, сглатывая горечь, которой вдруг наполнился рот, потом надел на бритую голову шапку, пошел к двери.

— Когда ты уедешь? — тихо спросил он, уже шагнув за порог на темную лестницу.

— На рассвете. Хотела нынче до сумерек, да много хмельных в округе. Не хотелось беды накликать, довольно ее мне, — был ответ. — Будь покоен, отныне я буду очень осторожна, пан отец.

— Я приеду к Дню Введения, — проговорил Ежи. — Я буду с тобой, когда срок придет.

— На то воля твоя. Как пожелаешь, так и будет, — устало ответила Ксения, закрывая лицо ладонями. — Иди, устала я очень.

После, когда в комнатке снова было темно, и Марыся, несмотря на громкий шум, идущий и с улицы, и с нижней залы корчмы, сладко спала, положив ладонь под щеку, Ксения так и не смогла сомкнуть глаз. Лежала, смотрела в темный потолок и думала, гладя ладонью живот.

Она виновна десятки, нет, сотни раз перед Владиславом. За многое, что случилось в их жизнях, и за то многое, чему так и не суждено отныне свершиться. За то, что верила ему, но не доверилась, когда пришло время. Не доверила судьбу свою в его руки, даже не сделав ни одной попытки для того, а сразу, сломя голову, кинулась в омут, что приготовила ей недоля. Кто ведает — откройся она тогда Владиславу, что знает о том положении, в котором они оказались, что готова принять все, лишь бы помочь ему, что было бы тогда? Отчего она вдруг решила, что только ей по силам вершить их судьбы, лишая его возможности на то?