Александру было легко жертвовать русскими людьми – он к ним не питал таких нежных чувств, как к пленительной королеве Луизе!
Началась новая война против «общего врага тишины в Европе» Наполеона.
Встал вопрос о главнокомандующем армии.
Сам Александр I на этот раз благоразумно не выражал желания руководить войсками лично.
Сановные доморощенные полководцы, никогда не нюхавшие пороху, и придворные дамы, обожавшие своего «ангела» Александра I и тоже принимавшие деятельное участие в выборе командующего, не хотели и слышать о Михаиле Илларионовиче Кутузове. По их мнению, Кутузов нарочно дал возможность этим мальчишкам, генерал-адъютантам царя, проиграть Аустерлицкое сражение, чтоб оконфузить Александра I.
– Вот нет Суворова! – жалели все. – Он бы!..
И тут все вдруг вспомнили о фельдмаршале Михаиле Федотовиче Каменском. Каменский всю жизнь старался быть таким оригинальным, как великий Суворов, но только старался, а не был им. Каменский жил на покое у себя в орловском поместье. Ему было около семидесяти лет.
Но ведь и Суворову было не меньше, когда он отправился в Итало-Швейцарский поход!
Александр I назначил Михаила Федотовича Каменского главнокомандующим русской армией, предназначенной действовать против Наполеона…
Встреченный в Петербурге как спаситель отечества, Каменский еще бодрился. Восторженный прием во дворце временно придал старому фельдмаршалу силы. Но, отправившись к армии, он понял все-таки, что взялся не за свое дело, и стал слать царю с курьерами такие письма:
«Я лишился почти последнего зрения: ни одного города на карте сам отыскать не могу… Боль в глазах и голове; не способен я долго верхом ездить, пожалуйте мне, если можно, наставника, друга верного, сына отечества, чтобы сдать ему команду и жить при нем в армии. Истинно чувствую себя не способным к командованию столь обширным войском».
И в молодости отличавшийся странностями, Каменский повел себя в действующей армии так, что его вполне можно было счесть сумасшедшим.
Мало доверяя собственным силам и вовсе не доверяя никому другому вообще, он в неделю запутал в армии все до невероятия. Каменский сам лично писал маршруты, сам отправлял курьеров, ездил от одной дивизии к другой, отдавал противоречивые приказания и кончил тем, что бросил армию и самовольно уехал в Россию, написав с дороги в свое оправдание царю:
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, которому был избран… таковых, как я, в России тысячи».
Генерал Беннигсен, оставшийся вместо него, принял бой под Пултуском, и русские войска неожиданно для генерала Беннигсена одержали победу.
Пришлось опять думать о главнокомандующем.
Александр всегда относился презрительно к русским генералам. По его мнению, в России вообще не существовало никого, кто мог бы возглавить армию, кроме него самого, конечно.
«Где у нас тот человек, пользующийся общим доверием, который объединил бы военные дарования с необходимою строгостью в деле командования?» – писал он своему любимцу, дежурному генералу армии Петру Толстому.
Когда Александр пытался наметить кандидатуру на этот ответственный пост, ему приходили на ум разные малопопулярные и столь же малодаровитые, но нерусские по происхождению генералы вроде Кнорринга, Мейендорфа или Сухтелена.
В конце концов Александр остановился на ганноверском ландскнехте бароне Беннигсене, который командовал под Пултуском. Беннигсен был больше других «тот человек», о котором думал Александр. «Необходимая строгость» у него присутствовала. Александр не забывал ее: в ночь на 11 марта Беннигсен один оказался в Михайловском замке на высоте положения.
Война с Наполеоном продолжалась девять месяцев. Русские еще раз одержали победу при Прейсиш-Эйлау, но потерпели поражение под Фридландом.
После Фридланда Александр, долго не раздумывая, покинул свою союзницу Пруссию и подписал перемирие с Наполеоном. Он давно ждал такого же вероломства со стороны Пруссии, а на деле сам первый встал на такой скользкий путь.
Для чувствительной Луизы Прусской это было двойным страшным ударом: с одной стороны – измена возлюбленного, с другой – предательство союзника. Подавленная случившимся, Луиза так писала своей подруге об Александре:
«Он не заслуживает больше писем от меня, так как он мог забыть обо мне в момент, когда все соединялось, чтобы сделать меня так беспощадно несчастной, когда не оставалось страданий, с которыми бы я не познакомилась. Нет, правда, мир – не лучший из миров, и люди в нем – не лучшие из людей. Не нужно Лагарпов для моих сыновей».
Летом 1807 года в Тильзите, на Немане, Александр встретился с Наполеоном, и здесь в день годовщины Полтавской битвы был заключен мир.
Наполеон ратовал за двойственное соглашение между Францией и Россией. Он не хотел никаких «третьих лиц», вроде Австрии.
– Я часто спал вдвоем, но никогда – втроем, – сказал он по этому поводу Александру.
Александр назвал это выражение «прелестным».
Если бы он пожелал говорить так же откровенно, как Наполеон, то вынужден был бы сказать, что всегда предпочитал обратное: спать в одиночку, делая вид, будто спит вдвоем.
Такого приема Александр придерживался и в политике и в жизни.
Еще накануне тильзитского свидания Наполеон в русской официальной переписке неуважительно именовался «Буонапарте», в воззваниях Синода – «антихристом» и «супостатом», в просторечии же – «авантюристом», а после тильзитского свидания стал Александру «другом» и «братом».
– Как же наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с этим окаянным нехристем? – недоумевал какой-нибудь мужичок, узнав о том, что Александр встретился с Наполеоном на плоту среди Немана.
– Эх, братец, ты не понимаешь дела! – урезонивал его более смекалистый. – Разве не знаешь: встретились на реке. Наш батюшка Ляксандра Павлыч и повелел приготовить плот, чтоб сперва окстить Бонапартия, а потом уж допустить перед свои светлые очи!..
Еще в начале войны, в 1806 году, Наполеон натравил на Россию турок, чтобы ослабить силы русских.
Последние сто лет Турция была тесно связана с Францией. Французские инженеры строили туркам крепости и корабли, заводили артиллерию и старались, чтобы турки вели войны, служившие интересам Франции.
Кутузов, будучи в Константинополе, метко охарактеризовал турок в письме к русскому послу в Польше Сиверсу:
«Верный градусник дел здешней страны – дела самой Франции. Кажется, Оттоманская империя предназначена только служить флюгером Франции».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});