Она очнулась, когда дядюшка Кинц легонько тронул ее за руку, и безмолвно последовала за ним к цели, от которой их отделяло всего несколько футов. Флозина Валёр оставалась спокойной и обманчиво безучастной посреди мнимой огненной бури. В одну ее руку вцепился народогвардеец, в другую – белокурый красавчик. Они задыхались, почти ничего не видели, однако не отпускали пленницу, напротив, пытались увести ее с поляны. Но справиться с Флозиной оказалось труднее, чем в шторм – с перегруженной баржей. Она отмякла и всей тяжестью повисла у них на руках. Не оказывая на первый взгляд ни малейшего сопротивления, как бы случайно заваливаясь то в одну, то в другую сторону, она заставляла своих растерянных тюремщиков мотаться с нею по кругу, центром которого являлась Чувствительница.
Дядюшка Кинц прямиком направился к Флозине, но даже не взглянул на нее, а обратился к народогвардейцу. Тот увидел знаки отличия лейтенанта и вытянулся по стойке «смирно».
– Чем вы тут занимаетесь?
– С вашего дозволения, офицер, мы с депутатом Пульпом пытаемся увести мастерицу Валёр из Садов и…
– Кретины, вы топчетесь на месте, как бестолковые овцы! – оборвал его Кинц. – Отпустить! Я лично займусь ею.
– Офицер, мне приказано…
– Заткнись. Еще раз откроешь свою ослиную пасть – угодишь в рапорт. Ясно? – Не дожидаясь согласия, он освободил Флозину Валёр из цепких лап тюремщиков. – Ты, – Кинц ткнул пальцем в сторону Элистэ, – чего стоишь разинув рот, как последний болван? Живо ко мне!
Ей пришлось напрячься, чтобы под начальственным обликом и черными усами различить дядюшку Кинца. Разумеется, он оставался самим собой и от души забавлялся. Элистэ подскочила и взяла женщину за другую руку. Флозина изобразила повиновение.
– Лейтенант, – сиплым от дыма голосом заявил белокурый молодой человек, – считайте, что вы поступили в мое распоряжение…
– Отставить! Недосуг мне болтать со штафирками.
Депутат хотел было возразить, но приступ кашля согнул его вдвое.
– Выводим ее. Живо! – распорядился дядюшка Кинц и как бы случайно повел их в ближайшее черное облако, колодец мнимой тьмы, в какую наваждение преобразило испускаемые Глориэлью тонкие струйки сероватого газа. Вслед им понеслись гневные крики, сменившиеся хриплым кашлем. Затем тьма поглотила их, они стали невидимы.
– С вами все в порядке, милые дамы? – осведомился Кинц своим обычным голосом.
– Да, дядюшка.
– Община Божениль? – предположила Флозина.
– О, тут есть о чем вспомнить!
– Дядюшка, как быть с Глориэлью?
– Увы, моя красавица помешает нам быстро скрыться. Сейчас ее придется оставить К ней, в ее теперешнем обличье, никто и близко не подойдет, поэтому с ней ничего не случится, а завтра мы вернемся и заберем ее. Уверен, она нас поймет.
Вот тут-то он чудовищно обманулся. Глориэль решила, что ее бросили.
За спиной у них раздался яростный свист, чародейно преобразившийся в оглушительный, невероятный рев. Этот звук ударил по нервам даже тем, кто знал его обманный характер. Гнев Чувствительницы был непомерен и стихиен, как буря или пожар. Рев нарастал, пока не превратился в пронзительный, непрерывный, невыносимый визг. Зажав уши, Элистэ бросила взгляд через плечо и пришла в ужас. Глориэль, окутанная кровавым сиянием, дрожала и сотрясалась, словно маленький вулкан за секунду до извержения. Ее лопасти бешено вращались, а обманные стальные тросы рассекали воздух и молотили по прогалине. Элистэ невольно поежилась, когда один такой трос прошел сквозь нее. Если б она не видела наваждения, чем бы такой удар мог закончиться?
Однако гравий, которым начала плеваться пришедшая в полное неистовство Глориэль, был самый что ни на есть настоящий, а в скорости и убойной силе полетевших в них камешков не приходилось сомневаться.
Все случилось мгновенно – Элистэ только и успела что… возмутиться. Их настиг гравийный залп, разом поразив всех троих. Элистэ и Флозине крепко досталось – теперь долго придется ходить в синяках, – но гораздо хуже, хотя и по чистой случайности, пришлось Кинцу во Дерривалю. Два камешка, просвистев наподобие пуль, угодили старику прямо в голову: один – в затылок, другой до крови рассадил висок. Кинц коротко вскрикнул и упал как подкошенный. Очки его полетели в кусты.
– Дядюшка! – крикнула Элистэ, бросившись на колени рядом с ним. Кинц лежал неподвижно, залитый кровью. Она боялась к нему прикоснуться. Стиснув зубы, Элистэ тронула его за плечо. Кинц дернулся и посмотрел на нее остекленелым взглядом близоруких глаз. Он пошевелил губами, но не смог издать ни звука.
– Дядюшка… – Элистэ заставила себя говорить спокойно и тихо. – Дядюшка, вам нужно подняться. Давайте, попробуйте, я вам помогу.
Кинц глядел на нее пустыми глазами, она даже не могла сказать, понял ли он ее.
– Дядюшка, попытайтесь!
Никакой реакции.
– Дядюшка Кинц, умоляю, вставайте!
Элистэ подтолкнула его, он в ответ лишь вопросительно хмыкнул, но не пошевелился. В беспамятстве – если не хуже. Она, как ни странно, до этой минуты сохраняла почти детскую веру в неуязвимость своего родича чародея – и была дурой. Кинц ранен, и в этом отчасти виновата она – не нужно было помогать Дрефу сын-Цино втягивать дядюшку в эту историю, так что теперь ее прямой долг – спасти его. Элистэ быстро огляделась, проникнув натренированным взглядом сквозь клубящийся мрак наваждения. На прогалине не осталось ни одного народогвардейца, но сады Авиллака, несомненно, кишели ими. Их крики доносились со всех сторон; враги были повсюду. Каким-то образом ей предстояло протащить Кинца через это окружение. А дальше? Впрочем, она и дядюшка по-прежнему замаскированы под народогвардейцев. Тут ее осенило – почему бы не заставить солдат им помочь? Уж своему-то раненому лейтенанту они не откажут в помощи. Пусть Народный Авангард и спасет Кинца во Дерриваля. Удачный план, он должен сработать, обязательно сработает…
Дядюшка Кинц глубоко вздохнул и закрыл глаза. Шапка черных волос и усы мгновенно исчезли. Мускулистый торс ссохся, военная форма превратилась в серую мантию, он стал самим собой. То же самое произошло и с Элистэ: в мгновение ока она обернулась девушкой с медовыми локонами и в длинном платье. А в нескольких футах от них исчезло чудовищное подобие Чувствительницы, оставив после себя настоящую Глориэль – маленькую, дрожащую, в ореоле беспорядочно мигающих, огоньков, словно запоздалых рыданий по своему создателю, которому она причинила зло. В тот же миг клубы дыма бесследно рассеялись, и все встало на свои места. Средоточие Света и те, кто в нем находились, предстали в их истинном виде.
Умер. Умер? Нет! Узкая грудь Кинца продолжала слабо подниматься и опускаться. Элистэ перевела дыхание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});