Я снова цел и невредим.
У меня опять есть тело, в нем течет кровь, я могу дышать. Могу вернуться на Землю.
Он поспешил прочь из машинного отделения.
Призрачный свет далеких звезд озарял кабину, рассеиваясь по стенам, как алмазная пыль. На полу распростерлись два тела — одно посередине кабины, другое в углу.
Какое-то мгновение Саттон соображал, откуда они здесь. Его человеческая сущность содрогнулась при виде черных безжизненных тел, но другая половина — холодное, жесткое ядро — бесстрастно взирала на чужую смерть.
Он тихо подошел, опустился на колени. Вроде Кейз, подумал он. Кейз был высокий и худой. Переворачивать труп и разглядывать лицо не хотелось.
Саттон обыскал убитого. Вещей в карманах было немного, и он быстро нашел, что искал.
Не поднимаясь с колен, он открыл книгу на титульной странице. Все то же самое, только внизу тоненькая строчка:
Исправленное издание.
Вот оно что. Вот что означает слово, которое он никак не мог понять: ревизионисты.
Перед ним лежала его книга, его исправленная книга, и те, кто издал ее, назывались ревизионистами. А другие? Саттон размышлял, перебирая названия. Как могли называться другие? Фундаменталисты? Ортодоксы? Неважно. Дальше шли две чистые страницы, и начинался текст.
«Мы не одиноки.
Никто и никогда не одинок.
С тех самых времен, когда на самой первой в Галактике планете появились первые признаки жизни, но не было ни единого существа, которое бы летало, ходило, ползало или прыгало по тропе жизни в одиночку…»
Внизу страницы была сноска:
«Это — первое из многих утверждений, которое, будучи неверно интерпретированным, вызвало у многих читателей веру в то, что все формы жизни, независимо от степени их разумности и моральной направленности, наделены судьбой. Но все объясняет первая строка. В ней Саттон пользуется местоимением „мы“, а любой лингвист, даже студент, понимает, что так можно сказать только о своей нации, о своем роде, о себе подобных. Если бы Саттон имел в виду все формы жизни, он бы так и написал: „все формы жизни“. Но, использовав личное местоимение „мы“, он тем самым обозначил свою принадлежность к роду человеческому, и только к человеческому. Он, видимо, ошибочно полагал (и это было весьма широко распространенным заблуждением в его дни), что Земля была первой планетой в Галактике, на которой зародилась жизнь. Нет сомнений в том, что Откровение, которое Саттон получил в виде своего величайшего открытия — Судьбы, позднее частично было извращено. Тщательные исследования однозначно установили, какие отрывки оригинальны, а какие — нет. Искаженные места в книге отмечены и прокомментированы соответствующим образом».
Саттон быстро перелистал книгу. Больше половины текста было снабжено пространным комментарием. На некоторых страницах так вообще — всего-навсего две-три строчки текста, а остальное место занимали пространные сноски.
Он захлопнул книгу и до боли в руках сжал ее.
Господи! Не человеческая жизнь, нет, не только… Все формы жизни, конечно… Все живое!
Все перевернули. Переврали, стервецы! Начинать войну, чтобы переписать книгу! Чтобы все переиначить по-своему. Они строили планы, дрались и убивали, чтобы великий покров Судьбы простерся исключительно над человечеством, чтобы эта раса, самых жестоких хищников, каких когда либо порождала природа, присвоила себе то, что принадлежало не только ей одной, а каждому живому существу…
Я должен хоть попытаться навести порядок. Этому надо положить конец. Надо что-то такое придумать, чтобы мои слова остались там, где я их поставил, чтобы любой, кто прочтет, все понял, понял как надо.
Господи, ведь это так просто! У всякой твари есть своя судьба, не только у человека.
Судьбы!.. Судьбы ждут, и, как только родится новая жизнь, одна из них устремляется к ней, чтобы остаться с ней до конца. Я не знаю ни как, ни почему это происходит. Я не знаю, действительно ли мой Джонни рядом со мной, или он разговаривает со мной оттуда, из системы Лебедя. Но он — со мной. И я знаю, он со мной останется.
Но, черт, все равно ревизионисты переврут мои слова, дискредитируют меня, изменят всю книгу, выкопают из прошлого какие-нибудь скандальные подробности о нашем семействе, раздуют их и опорочат мое имя.
Кто-то из них уже поговорил с Джоном Генри Саттоном, и старик, наверняка, выболтал ему много всякого, что им могло пригодиться. Он же пишет в письме, что в каждой семье не без урода, и это, естественно, так. И поскольку он был старым добродушным болтуном, то и выболтал там все про этих самых уродов.
Однако его россказни в будущее не попали, не принесли никакой пользы. Что-то случилось, и пришелец не смог вернуться в свое время. Ведь это именно он заявился на ферму с перевязанной головой.
Что-то там случилось.
Саттон медленно поднялся.
Что-то там случилось… И я догадываюсь, что. В месте под названием Висконсин, шесть тысяч лет назад…
Твердой походкой он направился к креслу пилота.
В Висконсин.
31
Кристофер Адамс вошел в кабинет, повесил на вешалку пальто и шляпу.
Он подошел к письменному столу и, опускаясь в кресло, вдруг замер и прислушался.
Психо-трейсер работал!
«Трик-трак, — бормотал трейсер. — Трик-трак, трик-трак, клик…»
Адамс, так и не успев сесть, выпрямился, подошел к вешалке, одел пальто и шляпу.
Выходя, он сильно хлопнул дверью.
Этого за ним раньше тоже не водилось.
32
Саттон плыл к берегу, рассекая воду сильными, размашистыми гребками. Вода была теплая. Она что-то шептала ему низким, влажным голосом.
Она мне что-то хочет сказать. Уже много веков напролет она пытается что-то сказать людям. Могучий язык, на котором вода говорит с сушей, на котором разговаривают между собой волны… Всегда, во все времена вода старалась что-то поведать людям. И действительно, некоторые сумели почерпнуть кое-какие истины, сидя на берегу. Но никому и никогда не посчастливилось понять язык воды.
Так же, усмехнулся Саттон, как и тот язык, на котором я делал свои наброски, который забыт еще на заре становления Галактики.
Да и я толком его не знаю, вздохнул Саттон. Не знаю, откуда, когда и как он появился. Я спрашивал, но мне не сказали: Джонни как-то пытался объяснится но и ничего не понял, просто человек не в состоянии этого понять. Я знаю символы, знаю, что они обозначают, но как звучат сами слова? Может быть мой язык и не способен выговорить эти звуки. Мне кажется, что так говорит река… А может быть, на нем объяснялась какая-то цивилизация, прекратившая свое существование миллион лет назад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});