Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Крепкий и дородный батюшка сразу направился к мешку, легко подхватил его.

— Такой, выходит, высоты забор-то? А не врешь?

— Может, и вру, — признался Стенька, — но ненамного. У бояр меньше не бывает.

— Ну, с Божьей помощью!

Отец Кондрат убедился, туго ли завязан мешок, подкинул его, поймал, подкинул еще выше, и тут Наталья с Домной хором ахнули. До них дошло наконец, что безумие заразительно.

Отец Кондрат размахнулся и без особого труда перекинул мешок через веревку. Тут же Стенька кинулся мерить шагами расстояние от проведенной под веревкой черты, которая соответствовала ее положению в воздухе, до мешка.

— Не годится, чересчур близко! — крикнул он. — А коли подалее отойти?

Пока Домна с мужем и деверем ошалело молчали, пока Наталья силилась выговорить ругательное слово — и не могла, Стенька подхватил мешок и притащил его к отцу Кондрату снова.

— Вот сюда, батюшка! Там же тоже не так просто к забору подойти — и лопухи, и крапива…

— А коли у забора грядки? Как у всех добрых людей?

Теперь сделалось совсем страшно — как будто поп и обезумевший ярыжка видели некий незримый для прочих забор…

— А ближе подойти?

— А еще хуже выйдет, — объявил отец Кондрат. — Тогда и кидать труднее, и твой младенец по ту сторону еще ближе к забору упадет.

Наталья закрыла лицо руками — свершилось! Была она женой служивого человека, в Земском приказе — не из последних, стала женой безумца, который ложку мимо рта несет, идя из бани — чешется… И точно так же ужаснулась матушка Ненила.

— А еще дальше стать?

Отец Кондрат призадумался.

— Мешок, сиречь младенец, летит дугою. Вот я его кидаю вперед и ввысь… И коли я издали кидаю, то силы моей не хватит его так высоко отправить, чтобы не только до забора долетел, а и через него перепорхнул и далеко от него упал. Тут вдвоем либо втроем бросать надобно.

— Выходит, их там двое было? — сам себя спросил Стенька. — Откуда ж они знали, что тело не так просто перекинуть… что вдвоем перекидывать надо, чтобы оно в цветник упало… Дитя малое, я видел…

Эти невнятные речи заставили Наталью и Домну тревожно переглянуться. Ивантей с Мишкой — те откровенно ничего не понимали.

Вдруг Стенька сорвался с места, взбежал на крыльцо, а отец Кондрат остался стеречь мешок с гречей.

— Пойдем домой, батька! — жалобно позвала матушка Ненила. — Пойдем, свет, а то ты с этим Стенькой вовсе разума лишишься!

— Погоди, любопытно, — басом отвечал батюшка. — Сколько живу, такого не видывал.

Матушка Ненила совсем уж было собралась напомнить, как любопытство погнало отца Кондрата искать вместе со Стенькой клад и что из этого вышло, да удержалась.

Стенька стремительно сбежал с крыльца. В руке у него был свиток — склеенный из четырех листов чертеж троекуровского двора. Безумие продолжалось — Стенька опустился на колено и расстелил чертеж на бедре, а отец Кондрат присел рядом на корточках.

— Вот, вот и вот, — говорил Стенька, меряя пальцами чертеж. — Ну, сажень, ну, полторы, а тут, глянь, батюшка, не менее трех!

— Точно тут? — переспросил отец Кондрат.

— Точно! Я видел, откуда он шел с мертвым телом… Не могли это тело перекинуть из-за забора, вот как Бог свят, не могли! Не мог младенец так далеко залететь! Свои же людишки подбросили! К забору, чтобы вся дворня думала, будто перекинуто! Свои, кого псы знают и не тронут…

Тут Стенька вспомнил, что говорила о кобелях Лукерья, и на миг единый замолчал. Мысль, которую он вынашивал, вдруг обрела завершение — странное, но единственно возможное.

Святая радость отобразилась на Стенькином лице — он понял, что разгадал часть загадки.

— И что же? — поторопил его отец Кондрат.

— А то, что тело сверху сбросили, из терема. Вот что. Размахнулись без большого труда — и скинули вниз, на цветник… Так!

Стенька схватил за ножки воображаемое тельце, мощным броском отправил его в полет из окошка воображаемого терема, а затем рванулся к воротам.

— Ивантей! Михайла! Держите его! — пронзительно завопила Домна.

Ивантей нагнал Стеньку уже за воротами, схватил за руку, прервал его изумительное стремление к Охотному ряду, к дому Деревнина. Стенька заорал матерно, едва не брязнул Ивантея в зубы, а тут и Мишка Патрикеев подоспел. Вдвоем они заволокли Стеньку обратно на двор, а там уж заговорил отец Кондрат. Он долго и терпеливо внушал Стеньке, что завтра тоже будет день. Наконец Стенька смирился и позволил отвести себя в горницу, хотя Домна с матушкой Ненилой и подсказывали тихонько, что лучше бы запереть в подклете. Пока суетились, стало темнеть.

Стенька сел на лавку, повесил буйную голову и стал думу думать.

Коли дитя выкинули из терема, то откуда именно?

Бегая с Мироном по троекуровскому двору, он менее всего таращился наверх, на высокие окошки и гульбище, опоясывавшее по меньшей мере три терема. Теперь же горько об этом сожалел. Выходило, что нужно опять пробираться туда, откуда едва ноги унес.

И очень многое зависело теперь от того, признается семейство старца Акилы, что подсылало к Агафье Андреевне инока с запиской. Коли подсылало — стало, он к смерти младенца не имеет отношения. А коли нет — выходит, что имеет…

* * *

С нищими вышла препорядочная морока. С чего они взяли, что их собрались наказывать батогами, — неизвестно. Должно быть, хмурые рожи невыспавшихся конюхов такое действие возымели. Однако удалось изловить несколько кремлевских старожилов, собравшихся к воротам накануне их открытия, и пинками отогнать в тот чулан, куда затащили тело Бахтияра.

Признавать в покойнике собрата они отказались. Однако один, успокоившись, брякнул: видал-де похожего человека в Кремле, да, сдается, не в нищенском наряде.

Выгораживать покойника им было незачем — мертвому уже ничто не угрожает. И конюхи перетащили тело в знаменитую избу Земского приказа — глядишь, кто и опознает. Там у Данилы вышла небольшая стычка с земским ярыгой, тем самым, коего он давно уже почитал за умалишенного.

Данила не был злопамятен, однако случай с загадочной душегреей запомнил отменно. А уж как этот ярыга свою венчанную жену под Желвака чуть не подложил, оценив бабу в пять алтын, по цене медной сковородки, все Аргамачьи и Большие конюшни знали. Теперь же этот обалдуй, притащившись к себе в приказ ни свет ни заря, расшумелся — своих-де покойников неведомо, куда девать, а тут еще приблудные!

Но Данила был уже не тот бессловесный простак, что полтора года назад. Он кратко и весомо дал сдачи — к огромной радости Богдана и Тимофея. Они заржали жеребцами, Семейка же засмеялся беззвучно, и ярыжка, огрызнувшись, побежал к приказному крыльцу, стал хватать за рукава неторопливо всходившего подьячего, что-то шептать ему на ухо.

— А что, у вашей шляхты заведено со всякой теребенью собачиться? — полюбопытствовал Богдашка, когда возвращались обратно.

— У нашей шляхты заведено саблю на боку носить, — отрезал Данила. — И всяк знает, что может от той сабли сильно пострадать. Не то что тут — бояре как зазорные девки у красного крыльца визжат и друг дружке в бороды вцепляются, а потом кляузничают государю и к государыне жен с доносами подсылают. А носили бы сабли — и поостереглись бы гнилыми словами обзываться.

— Попробуй войди с саблей в Кремль, тут-то тебя сторожевые стрельцы и возьмут под белы рученьки… — буркнул Тимофей.

Данила спорить не стал — и впрямь возьмут. Тем более что Семейка, сильно не любивший, когда конюхи принимались спорить, нашел для них иное занятие.

— Все одно, светы, спать уж не завалимся, — сказал он. — И мы, считай, уж на торгу. И джериды у Данилушки при себе. Так надобно пойти с теми джеридами в Саадачный ряд. Там такие купцы попадаются, что товар свой любят пуще венчанной жены. Покажем им джериды — глядишь, они нам что путное расскажут.

— А то, глядишь, и джид подберут, — добавил Тимофей. — Мы-то из кожи смастерим, да без затей, украсить не сумеем, а у них там, может, есть подходящий. Грешно такие дорогие джериды в сыромятине держать.

— И к золотых дел мастерам сходить бы не мешало, — подсказал Богдаш. — Пусть бы про бирюзу рассказали.

— В Саадачном лучше расскажут, — возразил Тимофей. — У персидского оружия что ни рукоять, то бирюза, и за ней, сказывали, особый уход нужен.

— У тебя там, помнится, знакомец был, — с намеком молвил Богдаш.

— Какой еще знакомец?

— У которого ты ослиную челюсть торговал…

— А шел бы ты!..

Тимофей, когда на него нападала страсть к иноческому житью, читал Четвероевангелие, но читал на особый лад. Он приносил толстую рукописную книгу в шорную, и проходящие мимо конюхи слышали негромкий басовитый голос, вдумчиво произносящий стихи Священного Писания. Можно было остановиться, заглянуть, задать вопрос — Тимофей охотно отвечал. Дед Акишев не любил, чтобы в шорной много народу толклось, но и возразить не мог. Обычно он первый садился на сундук, слушал, кивал, вздыхал и бормотал кстати и некстати о тяжких своих грехах. Кроме того, Тимофей навещал знакомых батюшек и не раз слышал чтение Ветхого Завета. Ему понравилась история про Самсона и Далилу, откуда он и взял пресловутую ослиную челюсть. Но Самсон подобранной с земли челюстью отправил на тот свет тысячу врагов, и это несколько смутило Тимофея — конюх по опыту знал, что и с одним-то врагом намаешься. Тимофей даже до того додумался, что ослиной челюстью в те библейские времена некое оружие именовали. Кончилось тем, что он задал вопрос сидельцу в Саадачном ряду. Сиделец сдуру решил, что Тимофей его товар порочит, возмутился и нарвался на тяжкий и быстрый Тимофеев кулак.